Сын крестьянский
Шрифт:
На следующий день Иван Исаевич шел по Путивлю и в одной бедной избе услышал игру на гуслях. Подумал о поисках гусляра. Вошел внутрь.
— Хозяин, здорово!
— Здрав буди и ты! — ответил ему пожилой мужчина. Волосы ремешком повязаны; сидел за низким столиком, в дерюжном фартуке, шил чеботы.
В углу на лавке сидел паренек лет семнадцати. Он и был гусляр. Глаза синие, волосы русые, задумчив.
— Дай, хозяин, испить!
Тот принес в корчаге квасу, спросил:
— Кто будешь?
— Я — человек ратный у князя Шаховского.
— А я чеботарь Александр Гаврилов. А это сын мой Олег, прозываем его Олешка.
Покалякали
— Добро, вьюнош, играешь. Приходи завтра ко мне. Проживаю у князя в хоромах. А ты, родитель, пусти свое чадо.
— Пущай идет, убыли в том не чаю.
Попрощались.
Спустя дня два Олешка стоял перед воеводой, самим князем Шаховским. В светлице находился и Болотников.
Князь внимательно оглядел Олешку, послушал его игру на гуслях и с улыбкой заметил:
— Добрый поводырь будет. Знатно играет! Позвали чеботаря, которому князь дал пять рублей, большие по тем временам деньги.
— До времени возьмем от тебя паренька, а потом вернем.
Отец дал согласие. Да и как не дать! Олешку свели с Еремой Кривым, и стали они разучивать бывальщины, какие слепцы-бахари поют. Паренек на гуслях играет, Ерема напевно сказ ведет. Обучили еще Олешку стрелять из пистоля.
Глава III
Ерема Кривой, Олешка и два стрельца сели на коней и поехали к северу; скрылись в дремучих лесах. А через несколько дней верст за полтораста от Москвы по большаку шли два человека. На головах — старые гречневики; в зипунах, белых домотканых рубахах; синие порты, онучи, лапти. «Старшой» — здоровенный детина, кривой на левый глаз. Волосы русые, в кружало. Он волок на рушнике торбу с хлебом и рухлом, а молодший нес гусли. Если они кого встречали, тогда поводырь вел детину. Люди — мимо, и слепец превращался в зрячего.
Дорога пролегала торная, в самое сердце Руси, в Москву-матушку. Попадалось много ратного люда. Конные, пешие стрельцы, со своими головами, сотниками, полусотниками, двигались целыми отрядами. Служилые люди гнали даточных [28] мужиков на службу ратную.
Навстречу бредущим странникам мчался отряд, с боярином во главе. Ратники заорали:
— Смерды, прочь в сторону! Коньми потопчем!
«Слепцы» отскочили на обочину дороги. Боярин ехал на грузном сером бахмате. Сам жирный, нос, как клюква, сивая борода лопатой. Взор воинственно-ошалелый. Был в мисюрке, колонтаре, поверх которого надето корзно [29] рудого сукна, кизильбашская сабля. За ним, по четыре в ряд, рысили ратники, человек двести. А за ними вразброд скакали даточные мужики в лаптях, в стеганных на пакле кафтанах — тигелеях, в свитках, в высоких валяных колпаках. Вооружены плохо: косы, топоры, вилы-тройчатки, у редкого — самопал. Сзади всех тащился на заморенной клячонке мужичок; погонял ее нещадно кнутом. Ему закричал другой мужик:
28
Даточные — мобилизованные крестьяне.
29
Корзно — здесь плащ.
— Митюха, поспешай, поспешай… Не то от боярина батогов спробуешь за милую душу!
Мужичок со злобой бурчал:
— Бью, а ен не бегет, как надо. Дыра дело!
Ерема, усмехаясь, пробасил:
— Олешка, те задние мужики до государя ихнего, чай,
«Слепцы» проходили мимо длинного села, вернее, мимо головешек на месте хат. Осталась целой только каменная церковь. На полуобгорелых березах вдоль большака сидело воронье, каркало, висели мертвяки, с полсотни. Поодаль от дороги несколько казненных мужиков и баб скорчились на кольях. Пожар и расправа были недавние: головешки еще дымились.
Под вечер странники забрели в деревеньку. «Смутой» не была затронута. Один из тамошних мужиков рассказывал:
— Володеет нами боярин Буйносов — князь. Может, слыхал?
— Нет, православные, не привелось.
— Ну дак вот, боярин наш у царя Василия Ивановича в почете великом состоит. А Плешаково, деревня наша, — вотчина его.
Кто-то добавил:
— Кобель он старый.
— Нишкни, непутевый! Типун те на язык за слова такие поносные! — зашипели на того.
Ночевали странники в этой деревне, в подклети у мужика. На следующий день был праздник. Люди повалили в кабак. Ерема с Олешкой подошли к кабаку, видят, вроде как нет царских прихвостней. Запели:
…Дали нам царя, князя Шуйского, Злыдня старого, плешивого…Тут к «слепцу», откуда ни возьмись, подбежали два истца [30] , схватили за руки, завопили:
— Ты пошто, вор, царя-батюшку Василия Ивановича чернишь? Пошто на гиль [31] народ честной позываешь?! Добро, узнаешь теперь с мальчонкой твоим мастера заплечного!
Люди разбежались, сыщики поволокли Ерему в съезжую избу.
30
Истец — здесь сыщик.
31
Гиль — бунт.
Тот не упирался, шел, а сзади тащился Олешка. Поглядел «слепец» в разные стороны, видит: лес близко. Как крикнет:
— Олешка, стреляй!
Тот вытащил из-под зипуна пистоль и бахнул в спину одному истцу. Сыщик завалился. Другого Ерема ударил наотмашь кулаком по уху, потом из пистоля тоже убил наповал. «Слепец» с поводырем бросились наутек в лес, только пятки замелькали.
Ищи ветра в поле, зверя — в чаще!
Ближе к Москве странники опять вышли из лесов к большаку. Увидели толпу людей, бредущих по дорожной пыли. Вокруг них — верхоконные. Потом тащились несколько телег с вещами, с привязанными сзади конями. «Слепцы» остановились у обочины дороги, пока толпа не прошла. На задней телеге ехал начальник, выпивший. За ним и пошли странники. Ехавший окликнул их:
— Садись, слепец, а ты, поводырь, иди!
Тот сел в телегу. Частенько прикладываясь к сулее с зеленым вином, словоохотливый начальник рассказал:
— Деревня Петрушки гиль учинила супротив царя. Царских грамот мужики не слушали. Боярину подати платить перестали. Хлеб господский себе забрали. Стару метку перепахали, столбы — грани — повыметали, землей самовольно завладели. Людишек мы усмирили, кого саблями посекли, кого удавили, а этих непотребцев в Москву гоним на земляные работы. Баб и девок боярам продали. Ребят — коих в огонь побросали, а кои разбежались, как щенята без сук. Скоро в село приедем; гилевщиков — в подклеть, под запор.