Сын крестьянский

Савельев Александр Гаврилович

На ловца и зверь бежит! Шел я к вечеру из лесу, дрова там рубил. Перехожу через плотину и вижу: навстречу барин в лес шагает. Самопал за спиной. На охоту, должно. Место — глухомань. Народу не видать. Подошел я к ему честь честью, шапку снял. «Батюшка барин, дозволь тебе слово сказать». Тот стоит. «Ну, сказывай!» А сам, как мешок с половой, такой-то жирный, а рожа красная и гордыня в ей.

Я ближе придвинулся. «Батюшка барин! Дозволь должок тебе отдать!» Да как стукну топором по башке, он и готов! Я его с плотины в бучило сунул, а сам до дому. Родителям ни гугу! Взял хлеба

в котомку, самопал баринов захватил и подался в тайности к Болотникову, знал, что он меня приветит. Вот и весь мой сказ. Парень шумно вздохнул.

У Чернопятова мрачно горели глаза. Он прогудел:

— Что убил пса — доброе дело! Ихний корень выводить надо! А корень ихний выведем, иная жизнь пойдет. Устроим заместо боярской думу земскую, народную. И решать она будет дела по справедливости.

— За то и воюем! — воскликнул Васька Зайцев. Размечтались оба: парень с серыми глазами и пожилой мрачный мужик.

Чернопятов высунул голову из шанцев и в беспокойстве воскликнул:

— Василий, глянь, глянь! Что с палями-то у ворогов сделалось?

Василий Зайцев пристально вгляделся по указанному направлению, всплеснул руками.

— Сажени на три попадали. Беда, беда!

Через брешь в стене хлынули вдруг московские конники.

— Бей, бей, гилевщиков! За царя Шуйского! — взревели они.

Людские волны залили стан бойцов народных, смяли их. Оставшиеся в живых беспорядочно рванулись к Коломенскому.

Настегивая лошадей, мчались назад испуганные обозные, конники, пушкари. Давили своих же. На мосту образовался затор: запутались кони в сбруе, сцепились телеги, люди лупили друг друга кнутами, прикладами самопалов, кольями, чем попало. Крики, стоны, ржанье. Дырявый мост через речку не выдержал и обвалился. На лед, который проламывался, падали пушки, телеги, люди, подталкиваемые напиравшими сзади. Но этой мешанине перебирались на другой берег беглецы. В них палили преследовавшие царские войска.

Царские войска прорвались также у Рогожской слободы, погнали повстанцев. Толпы пленных шли под стражей к Москве.

— Добра не жди, лиха не избыть! — слышалось средь них.

— Глянь, глянь, саблями секут!

— Пропали наши головушки!

Враги приканчивали отстающих раненых…

«Опять, опять беда», — с ожесточением думал Иван Исаевич и приказал позвать Федора Гору. Запорожец явился немедленно.

— Хведор, друже! Останови с конниками вражью силу… Ради народа… ради меня. Пошлю за тобой подмогу, наших и рать Пашкова.

— Слухаю, воевода! — твердо сказал Федор и быстро удалился.

Пылала слобода Котлы. Через нее несся Федор Гора с двумя тысячами казаков. Ехали тесно. Один конь, споткнувшись, упал. Он был тут же растоптан вместе с всадником.

— Вперед, сынки, вперед! — подгонял разъяренный батько.

И казаки неслись. Ветер свистел в ушах. Выбросились веером за околицей навстречу врагам. Те оторопели. Казаки врубились в самую гущу.

Вскоре подошли отряды повстанцев и прибыла рать Пашкова.

Обычно веселое и самоуверенное лицо Пашкова на этот раз было сумрачно.

«Голова, головушка разудалая! Смотри,

не скатись с плеч богатырских по приказу государеву. Ляпунов с Сумбуловым славно сделали: переметнулися. А мне у Болотникова кабы худа не дождаться, не токмо почестей. Об их и думать закинь».

И Истома стал перебирать в уме пункты договора, который он тайно заключил на днях с царем. Он оглядел свое войско, движущееся по ратному полю, и самоуверенно решил, опять став разудалым добрым молодцем, которому все трын-трава: «Многие из моей рати за мной пойдут. С голытьбой мне ныне возжаться не дело. Царь Шуйский все же к дворянам ближе; в бараний рог смердов согнуть надо! Эх, была не была!»

В разгаре битвы и произошло новое несчастье для повстанцев. Пашков предал. Перешел с частью своего войска на сторону врага.

Битва продолжалась.

Поднялась пурга, ветер завывал, крутил снег… Народные бойцы дрались как звери, внося в царские отряды смятение… Князь Скопин-Шуйский пытался остановить бегущих, бил их плетью, неистово ругался.

Сквозь пургу к Скопину-Шуйскому примчался конник.

— Княже! Подмога идет, стрельцов четыре полка. На опушке леса вскоре показались новые войска. Подлетел другой верхоконный.

— Князь! Истома Пашков с дружиной явился; перелеты они! Принимай гостей!

Скопин-Шуйский облегчение вздохнул, снял шапку и широко перекрестился.

— Слава тебе, боже!

Пришедшая из Москвы новая царская рать увлекла за собой вперед, на линию боя, бегущих. Паника среди царских войск прекратилась. Бежавшие поднимали валявшиеся на земле рогатины, сабли, самопалы и шли сражаться.

Болотникову стало быстро известно о новых московских войсках, об измене Пашкова.

Он с горечью подумал: «Снова неудача! Сил наших не дюже осталось. Ослабли. А вражьих прибавилось! Придется отойти войску в Коломенское!»

Сквозь завывание ветра сурны протрубили отступление.

— Слышь, братцы, назад! — заговорили среди повстанцев.

Поредели ряды их. Многих славных рубак не стало. Валялись они, заносимые снегом, в поле, у обочин дороги, под кустами. Проезжая мимо и глядя на них, дворяне с ненавистью бормотали:

— У, грабители! Ужо вам всем конец приспеет!

Пешие повстанцы отступали в порядке, задерживая врагов.

В Коломенском Иван Исаевич собрал совет. Военачальники явились задумчивые, пасмурные. Только Федор Гора что-то весело рассказывал Юрию Беззубцеву. Тот под конец тоже заулыбался. Глядя спокойно и уверенно на окружающих, Болотников начал:

— Что, соколики, невеселы? Что головушки повесили?

— Проруха, воевода! — ответил один из военачальников.

— Э, сегодня проруха, завтра победа. На то и война. Взбодритесь! А теперь упреждаю: долго нам в Коломенском не оставаться. Перво-наперво тесно, как муравьи кишим. Простор нужен, чтоб долго отсиживаться, и место нужно высокое. Тогда кругом видно, что деется. Помяните мое слово: недруги обложат нас, как медведя в берлоге, в лесах засядут и начнут оттоль палить. Мы — на виду, они сокрыты, а зелья, снарядов, пушек у них в достатке. У нас один острог, кремля нет, защита праховая.