Сын крестьянский
Шрифт:
Воины бесшумно подобрались к стану. Охрана спала. Повстанцы как вихрь ворвались в лагерь, били ошалевших противников из самопалов, секли саблями, рубили топорами, сажали на рогатины. Многие так и отправились сонными в «царство небесное».
Запылали склады сена, амбары с войсковыми припасами.
Из избы выскочил мужик в нижней рубахе, исподних, валенцах. Глаза безумные.
— Спасите! Помогите, православные! — орал он сипло.
В левой руке у него был стяг, в правой — меч. Бывший поблизости Болотников резко рванулся вперед.
— Ужо
Тот упал. Стяг отлетел в сторону. Его подхватил повстанец и высоко поднял к пылающему от зарева небу. Алое полотнище горело на ветру.
Шуйский проснулся от громких криков. Выскочил на крыльцо. Пожар перекинулся ближе к занимаемой им избе. Трещали бревна. Вверх взвился столб дыма, опт, искр. Метались люди.
— Что такое? — тревожно крикнул он пробегавшему стрельцу.
— Наших бьют, беда! — ответил стрелец и скрылся за углом.
Беглецы, не обращая внимания на оторопевшего воеводу, устремились к лесу, бросая самопалы, топоры, рогатины.
Освещенный заревом пожара, Болотников остановился, потрепал рукой разгоряченного коня и крикнул:
— Отбой!
Трубы затрубили сбор. Когда повстанцы вернулись в Калугу, загоралась утренняя заря. Она затмила своими красками зарево пожара. При ее свете Болотников собрал на площади усталых, но радостных воинов и держал к ним речь:
— Лихо потрудились, други ратные. От такого дела почешет в затылке Шуйский. Получил сдачи за Коломенское и Заборье!
— Верно, воевода!
— Снова побьем, дай срок!
— А теперь веление мое: выкатить бочки меду да вина. Пей, не жалей, наживем снова, — распорядился Болотников.
И начался пир…
Князь Шуйский неистовствовал. Чуть волосы на себе не рвал. «Эх, балда! Дубина стоеросовая, — ругал он себя, — не военачальник, а бревно!»
Уныние появилось в его войске, страх. Везде заставы понаставили, посты, огородились гуляй-городами. По ночам далеко, как эхо, прокатывались голоса стражи:
— Слуша-а-а-й-й!
— Слуша-а-а-й-й!
Вскоре Болотников получил от князя Шаховского послание.
«Воевода, здрав буди! Весть верную получил я и сообщаю, что недели через три-четыре ждать должен ты московскую рать под началом первого боярина князя Мстиславского, да князя Скопина-Шуйского, да князя Татева. Подумай, как гостей повстречать. Да ниспошлет тебе господь бог трудностей преодоление!»
Болотников собрал военачальников, прочитал им послание Шаховского и, хитро улыбаясь, сказал:
— Встретим, как положено.
Он распустил начальников быстро, объяснив свой план действий.
Князь Иван Шуйский проснулся поздно. У него трещала голова, во рту была горечь, в мыслях шатание.
— Опохмелиться бы! — шептал князь.
К плеши он приложил полотенце, смоченное в огуречном рассоле. Достал сулею с вином. В это время вошел стрелец.
— Князь,
Шуйский зло сдернул с плеши полотенце: «Таскаются не вовремя!» — приосанился и приказал:
— Впускай!
С низким поклоном вошел молодой парень, статный, русоволосый, очи синие. С ним два казака, усатые, чубатые, здоровенные. Гонец почтительно подал князю грамоту с печатью. Шуйский, важно сидя в кресле, сорвал печать, стал читать.
«Князь Иван Иванович! Много годов здравствовати! Я, князь Мстиславский, еду на подмогу тебе и рать веду, по повелению великого государя Василия Ивановича. Гонца в обрат шли с ответной эпистолией».
Не хотелось Шуйскому иметь под боком другого воеводу, вдобавок столь известного. Думал он один осилить Болотникова. Да что поделаешь? Мстиславский по царскому повелению едет. Написал ответ и приказал доставить по назначению. Он знал, что войско к нему прибудет на подмогу обязательно, но не ждал его так быстро.
К полудню по дороге от Боровска показалась рать. Впереди — верхоконные, позади — пешая дружина. Наряда нет. Спесь, как хмель, ударила в голову Шуйского: «Он, Мстиславский — первый боярин, да и я не лыком шит: царя брат родной. Сам встречь ему не поеду. Пусть он ко мне наперед прибудет», — думал князь.
Оставаясь в избе, он отдал приказ: пятистам стрельцам с головою Миловзоровым парадно стать, а прочему войску свои дела справлять.
Гуляй-города с Боровского большака сняли. Миловзоров со стрельцами выстроился парадно. Против стали верхоконные, а на флангах — пешие дружины прибывших. Впереди — ратные в блестящих шлемах и панцирях. Голова, приняв их за начальников, поехал с двумя сотниками навстречу. Ратные приложили пальцы ко рту и… как свистнут разбойным посвистом! Верхоконные бросились в сабли на стрельцов, а пешие дружины ринулись в лагерь.
Слышались яростные крики рубящих сплеча конников, хрипение, вопли гибнущих врагов, лязг сабель о шлемы, панцири, удары кистеней, выстрелы.
Грызлись, дико ржали освирепевшие кони, носились без всадников. Местами куча тел сплеталась в смертной схватке. Пешие дружины, ощетинившись рогатинами, рвались вперед.
Дружинники пропарывали растерявшимся от неожиданности врагам животы. Бухнули московские пушки, но тут же смолкли. В свалке смешались свои и чужие.
Болотников и Федор Гора с волнением и напряженным вниманием наблюдали со стены острога за битвой.
— Гляньте, як наша громада поспишае, як ворог швыдко утикае! От дило, зовсим гарно! — восторгался Федор, то и дело хватаясь за саблю.
Иван Исаевич пытался разглядеть всадников, скакавших в гуще свалки.
— Ну-ка, друже Хведор, кто вон те скачут?
— Та це Олешка! Тю, скаженный! А з им мои Черногуз и Опанас. Як рубают, а!
— В бой! — крикнул Болотников во весь голос. — Вперед!
Открылись ворота острога. Пешие и конные воины ринулись через бреши в гуляй-городе и метнулись в стан врага.