Сын крестьянский
Шрифт:
Лицо Шуйского стало зловещим и торжествующе-уверенным. Он не сомневался в будущей расправе со смердами.
7 марта 1607 года появился указ Василия Шуйского, где говорилось о том, что проработавшие полгода или более слуги, кои не желают давать на себя кабалу, остаются вольными. До того слуги, не имевшие с хозяевами договора и проработавшие полгода и более, становились при некоторых условиях кабальными.
Глава XVIII
До прибытия князя Мстиславского с войсками в Калуге
Со стороны Оки, где вражьих заслонов было очень мало, крестьяне из окрестных селений навезли всякого добра. Открылись базары. Только вначале вышла неполадка. Изголодавшийся народ накинулся на жито, рыбу, мясо и другую снедь. А перекупщикам того и надо было. Стали подымать цены. Началось недовольство. Раздавались сетования:
— В этакое время прижимать православных! Бессовестные!
— Известно ихнее иродово племя!
— Норовят обдуть да ободрать людей, как липку, а там хоть трава не расти.
Болотников, узнав об этом, отдал приказ снизить цены. Ведал он, что царь Борис Годунов во время голода 1601–1603 годов боролся с повышением цен на хлеб, издавал указы, карал перекупщиков.
Подождал дня три. Все то же: прут цены вверх. Самых злостных перекупщиков взяли на примету. Стали их вылавливать на базаре. Давали им на миру батогов, а когда били, в дуды и сопели играли. Отбирали у них товар и тут же пускали в продажу по «божеским ценам». Цены вниз пошли.
Собрал Болотников военачальников да земского старосту с видными горожанами в земской избе. Собравшиеся недоуменно переглядывались, шептались:
— Что ему от нас надо?
Иван Исаевич долго ждать себя не заставил. Вошел и твердо сказал:
— Други мои! Война ненадолго притихла. Отныне малость иначе повоюем. Перво-наперво вскупов вздрючили. Далее что? Злодеи, тати да убийцы великую помеху нам делают, жизнь поганят. Нечего с ими зря возиться, нечего их по темницам хоронить да харчить погань этакую. Поймали, изобличили — стрелять, вешать на страх иным таким же! Время ратное! Суровый порядок надобен.
Иван Исаевич остановился, задумчиво посмотрел на горожан, продолжал:
— Далее: изба земская. Судные мужи сидят в ей. А пытошная к чему? Худо это — пытку свершать. Тут мы плоше зверя показуем себя. Судить надо, да без пытки! Или вот еще что: женку, коя отравила, убила мужа своего, у нас в землю по выю закапывают. Обычай этот никуда не гож, жестокосерд. Понимать надо, почто женка мужа уничтожила. А может, сам он ее каждодневно со свету сживал, бил нещадно, измывался, змий, над бедной душенькой ее? Вот она и предала смерти изверга. Такую женку в землю сажать негоже. В темницу ее, а то и в монастырь на покаянье. А если она, лиходейка, мужа по злобе, по окаянству, с полюбовником своим со свету сжила, такую, опять-таки без пытки, смерти предать надлежит.
Болотников сел, стал пытливо разглядывать сидевшего близ него
— Народ бает: суди меня, судья неправедный! И верно, сколь много есть среди братии сей лихоимцев, мздоимцев, стяжателей! Иной судья за рубли, за посул татя, убийцу, изверга обелит, оком не моргнет. Судье сему — смерть без пытки! Надобно, чтобы судили судьи праведные!
Иван Исаевич обвел присутствующих строгим взглядом.
— Таковы будут веления мои, воеводы калужского. А ваше дело — слушать меня да подчиняться. На том покамест и кончим.
С места поднялся сотник Каширин из Калужской дружины, бывший мясник. Широкоплечий, коренастый, с черной бородой, глаза навыкате, хмурые. Он откашлялся.
— Воевода! Иван Исаевич! — начал он медленно. — Я не так мыслю.
— Сказывай, — с любопытством взглянул на него Болотников.
— К примеру, Домострой гласит: «Казни сына от юности его и покоит тя на старость твою… Аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здоровее будет; учащай ему раны — бо душу избавлявши от смерти». Это по Домострою и к детям и к жене относится. На строгости и порядок в дому держится. Посему муж с женой что хошь сделать может!
Сотник, довольный собой, говорил уверенно, торжествующе.
Болотников встал из-за стола. В горнице стало тихо. Минуту помолчав, он произнес:
— На строгости и темница держится. Бьют там почем зря, до смерти. Нет, друг, не гожи слова твои. Тебя Шуйский со бояры притесняют, ты люто бьешься супротив его, а дома женку, детей бьешь, сиречь сам ты для домочадцев вроде как Шуйский. Не дело баешь!
Сотник оторопел. Болотников подождал с минуту.
— На том можно и разойтись.
Все ушли. Болотников видел, что многие из собравшихся не соглашались с ним, недовольны. Хмуро сдвинулись брови воеводы. Глубокая складка легла на лбу. «Напролом пойду супротив непорядков и несправедливости!»
Народ валом валил в церкви. Причту дел было много. Кроме служб, сколько ребят крестить, сколько свадеб да похорон справлять, о здравии и за упокой поминать!
Деньги и приношения натурой шли подходящие. Звон стоял над городом. В церквах провозглашали:
«Большому воеводе Иоанну Болотникову и его христолюбивому воинству — многая лета!»
Болотников посмеивался. «Воеводствовал бы здесь боярин, — подумал он, — и ему бы гласили многолетие! Знаю я вас, священных! Хитры зело, вьюном вьетесь. Потакаете тому, у кого сила. Ладно! Пока на мою мельницу воду льете».
Иван Исаевич ходил с Олешкой глядеть на кулачные бои.
Шли друг на друга целыми кварталами.
На этот раз выступали Ямы — окраина, заселенная беднотой. Здесь обитали ямщики, рыбари, чеботари, овчинники, лесорубы, смолокуры, землекопы, плотогоны. Много татей и женок гулящих обреталось.