Сын крестьянский
Шрифт:
Посреди сарая стояли три смертельно испуганных, дрожащих человека. И не сопротивлялись. Их потуже связали и сволокли на воеводский двор. Один из них показал:
— Князь Шуйский заслал нас в Калугу. Прибыли мы сюда с козельской дружиной, а живем в осадной избе.
Приказ нам даден: амбары с огненным зельем сыскать да подорвать. Надумали мы царскому войску также ядра припасти в месте тайном.
Болотников собрал в кремле, на площади, дружины и жителей. За ночь сооружена была виселица «глаголем» — в виде буквы «г». Иван Исаевич с помоста речь держал. Проникновенный голос его разносился по всей площади.
— Люди
— Повесить! Повесить злодеев! — единодушно одобрили собравшиеся решение воеводы.
Осужденных поволокли к виселице…
В мирных трудах, радостях и горестях тянулись у калужан дни. Противники друг друга почти не тревожили. Но долго так оставаться не могло. Борьба продолжалась, и вновь на воюющих обрушилась боевая страда.
Глава XIX
В низком сводчатом покое Кремлевского дворца, тускло озаряя стенную и потолочную живопись на библейские сюжеты — из ветхого завета и евангелия, горел на столе большой золоченый подсвечник о четырех свечах. В окна глядела зимняя ночь. Временами гудел в трубе ветер. Трещали в печуре с синими изразцами дрова. Царь Василий Шуйский сидел в мягком, с высокой спинкой кресле. На лавке расположился князь Мстиславский.
Царь был раздражен. Его уродливая тень, то с удлиненным носом и заостренной бородой, похожая на чудовище, то с черепом вроде громадной тыквы, прыгала на стене. Мстиславский, глядя на царскую тень, еле сдерживал улыбку. «Ну и царь! Таких на скоморошьих игрищах кажут», — думал он.
Царь крикливо, с раздражением говорил:
— Хоть и прогнали мы Болотникова от Москвы, но силен вор. От его братцам моим не поздоровилось! Вконец его извести надо, в корень, да немешкотно.
Оторвав взор от стены, Мстиславский решительно и твердо сказал, глядя Шуйскому прямо в глаза:
— Великий государь! За Троицкое у меня душа супротив воров горит и ненависть у меня к им лютая. Я тогда сплоховал, прямо сознаться в том надо.
Царь, как бы соглашаясь, утвердительно кивнул головой.
— Дай мне, великий государь, поквитаться с Болотниковым, — заключил Мстиславский, выжидательно глядя на Шуйского. Тот довольно закивал головой. Его тень заметалась по стене, словно зловещая птица.
Договорились, что в помощь Мстиславскому будут даны князь Татев и князь Скопин-Шуйский.
Когда Мстиславский ушел, лицо царя помрачнело. Он в изнеможении опустился в кресло, глубоко вздохнул. «Устал, устал, измаялся… Тяжко бремя царствования… Разумен зело племянник мой Миша Скопин… Разумен, храбр, хоть и млад. И народ его любит. Его бы и направить большим воеводой супротив Болотникова. Для дела было бы вернее всего. Ну, а если Скопин-Шуйский осилит вора, возьмет себе славу, а потом и престол у меня отымет? Нет, уж лучше сиди у Мстиславского под началом. Это покойнее…»
Одна свеча в подсвечнике догорела и погасла. В покое стало еще мрачнее.
После этого разговора с царем Мстиславский стал ревностно
К Болотникову со стены острога прибежал взволнованный, запыхавшийся страж.
— Воевода! На Калугу новая рать надвигается!
Ударили в набат. Все сразу преобразилось. Верхоконные и пешие заняли отведенные им места. Калужане, собравшись на кремлевской стене, разглядывали движущееся по Боровскому большаку огромное войско.
— Много, ох, много!
— Добро! Новых и старых лупить станем!
На следующий день к Калуге подошла большая группа безоружных людей. Их впустили в башенные ворота.
Перед глазами собравшихся предстала страшная картина. У ворот стояли грязные, почти голые, с отрезанными носами и ушами пленные.
Явился Болотников. Один из них молча протянул воеводе бумагу. Иван Исаевич, содрогаясь, поглядел на изуродованных людей и взял грамоту.
«Как содеяно с сими гилевщиками, коих зришь ты, такая и тебя, вора Болотникова, с твоими сподручными, судьбина ждет, да и еще горше, ежели в разум не войдешь, не отдашься на милость великого государя нашего Василия Иоанновича».
Писал Мстиславский.
Глаза Ивана Исаевича горели лютой ненавистью. Он приказал увести несчастных и накормить.
Болотников собрал в кремле войска и калужан. Когда он говорил, его голос дрожал от волнения и гнева.
— Други ратные! Горожане калужские! Слушайте и иным передайте, коих нет здесь. Снова война! Туча по-надвинулась. Время тяжкое начинается. С Иваном Шуйским мы посчитались. Ныне иные с им съединились: Мстиславский, да Скопин-Шуйский, да Татев князья. Ведаю: самый младший, самый разумный — Скопин-Шуйский. Если бы верховодил он, стало бы дело горше. Наша удача, что он не главный воевода. Мстиславского же Истома Пашков под Троицком бил, когда с нами заодно стоял. А Татев князь не ахти какой воитель. Так что страшен черт, да милостив бог. Я чаю, и тут отобьемся.
Голос воеводы зазвенел, как металл, глаза засверкали.
— А чтобы вы гневливее стали, покажу я вам, что вас ждет, если в полон ко Мстиславскому попадете.
Он махнул рукой. На площадь вывели обезображенных гилевщиков. Колыхнулся народ, как взволновавшееся море. Загудел от гнева и злобы.
Один из приведенных с отрезанным носом поднялся на помост.
— Люди русские! Это Мстиславский, изверг рода человеческа, приказал нас уродовать. И скажу я вам: не сдавайтесь ему, бейтесь с им, змием, до скончания его либо вашего. А мы, люди несчастные, будем биться с мучителями люто до последних сил. Так я сказываю, брате безносы, безухи?
— До скончания, люто…
Веселый чернец — воин из Троицы-Сергия, на этот раз пасмурный, как туча, закричал:
— Гибель ворогам!
— Гибель проклятым! — прокатилось по толпе.
Воины и калужане расходились с площади, потрясенные до глубины души. На их суровых лицах было непреклонное желание отомстить.
Дня через три начался приступ. Мстиславский приказал послать стрелецкие полки Татева. Красные и синие прямоугольники с ревом двинулись к острогу. Их окутала туча снега, поднятая попутным ветром. Защитники притаились на стенах, зорко следили за надвигающимися стрельцами.