Сын Наполеона
Шрифт:
Редакторы «Националь», едва ознакомившись с текстом ордонансов, направились к Дюпену, знаменитому адвокату, на открытии памятника которому Виктор Гюго заметил, что «в бронзе ему удается стоять прямо, хотя всю жизнь он гнул спину и пресмыкался!»
Дюпен отказался от предложенной ему чести встать во главе движения, в успех которого не верил. Законопослушный, он не поддерживал тех, кто, фрондерствуя, стремился протест превратить в бунт. Таковы были его принципы: личные спокойствие и безопасность прежде всего.
Приняв на пороге своего кабинета представителей
— Господа, в моем кабинете я даю юридические консультации по вопросам права. Но для тех, кого интересует политика, смею вас заверить, он закрыт. Прощайте, господа! Всего хорошего!
И закрыл дверь перед их носом.
Собрание все же состоялось. Вечером в редакции «Националь» было принято решение выдвинуть протест. Энергичный коротышка, сновавший между столами, заваленными грудой бумаг, взобрался на один из них, потребовал тишины и начал читать проект протеста, который только что составил.
Это был редактор «Националь», марселец Адольф Тьер. Проект выслушали, обсудили и одобрили. Молодой человек с удовольствием принял похвалу в свой адрес. Однако, заметив, что многие присутствовавшие при создании этого зародыша революции, бросавшего вызов абсолютной монархии, начали потихоньку рассасываться, Тьер, с присущей ему хитростью, не теряя самообладания, — сколько раз в течение своей долгой карьеры он еще продемонстрирует их — воскликнул:
— Подождите! Не уходите! Задержитесь! А подписи?! Нужно подписаться!..
Те, кто уже спускались по лестнице, испуганно остановились. Тьер снова вскочил на стол, расплескав содержимое чернильниц на зеленый ковер редакции.
— Под протестом, — крикнул он, — должны быть…
Он замолчал, пристально глядя на всех, будто гипнотизируя, и отчеканил:
— Здесь должны стоять подписи!
Спрыгнув на пол, взял перо и поставил первую подпись: Тьер. Рядом подписался Арман Каррель.
Об анонимности больше никто не заикался. Соблюдая очередность, подписались остальные — воистину стадо баранов, с той лишь разницей, что это были мыслящие бараны и каждый понимал, на какую бойню их ведут.
На следующее утро, 27 июля, во вторник, Мармон принял командование и приступил к охране порядка. Свой штаб он разместил в Карусели. Пока еще не было сделано ни одного выстрела. На перекрестках собирались толпы праздношатающихся рабочих, по большей части печатники. Они агитировали и подстрекали другие слои общества.
В пригородах еще не знали, что же решила буржуазия. Дело в том, что буржуазия сама точно не знала, чего ей хочется, кроме собственного блага.
Казимира Перье возмутил стиль протеста, он нашел его чересчур революционным.
Бойкий коротышка Тьер, обнародовав имена под протестом, прыгнул в дилижанс и укрылся в десяти лье от Парижа. Большинство депутатов, шкурой почувствовав приближение опасности, последовали примеру этого трусливого зайчишки.
По существу, ордонансы напрямую угрожали только прессе. Следовательно, можно было предположить,
Однако толпа подвержена изменчивости настроений, она способна возвысить одного и низвергнуть другого. Идеи, принципы — эти флейты и барабаны революционного периода — сами по себе не способны заставить кого-либо погибнуть во имя некой абстрактной цели. Только ради жизни конкретного человека, ради чести женщины или своей собственной бросались в драку безрассудные, чаще всего горячие головы.
В июле 1830 года, когда узнали, что Мармон, гнусный Мармон, назначен Карлом X на роль главного живодера, народный гнев достиг точки кипения. Никто не знал, за кого надо драться, зато четко представляли — против кого. Против Мармона, конечно! «Долой ордонансы! Долой Рагуза! Долой министров!» — раздавались призывы. В умах происходило брожение и царил хаос. Мальчишки, услышав крики: «Да здравствует Хартия!», подхватывали: «И ее августейшее семейство!»
Призывы не являлись выражением политической направленности, однако народу было совершенно ясно, кого требовалось гнать из Парижа, да и вообще из Франции, — короля Карла X и его приспешника герцога де Рагуза.
Первые выстрелы раздались, когда комиссар полиции выписал сорок четыре мандата на арест тех, кто поставил свои фамилии под протестом Адольфа Тьера. Само собой разумеется, ни один приговор не был приведен в исполнение либо по причине восстания, либо в результате отсутствия лиц, подлежащих аресту. Впрочем, если бедняге комиссару и удалось бы задержать хоть одного из подписавших, находись тот поблизости от Карусели или Елисейских полей, его быстро освободили бы от арестованного или сам он стал бы умолять задержанного послужить пропуском в восставших кварталах.
Повсюду возводили баррикады, повсюду брали в руки оружие. Все шло в ход в этом котле сопротивления. Не было никакого руководства движением, ни единого военного. Командиров выбирали на баррикадах.
Впрочем, в некоторых кварталах чувствовалась сильная рука тайной организации. В окрестностях улицы Мандар, например, громоздились две баррикады, сооруженные с большим знанием дела. Они были составлены из всего, что попадалось под руку. Здесь можно было увидеть матрасы и подушки, переложенные булыжниками мостовой, бочки с водой и песком на случай пожара.
Все это приводило людей, не знакомых с искусством городского боя, в совершенное изумление. Учитель рисования, застывший перед баррикадой на улице Мандар, воскликнул:
— Прекрасно! Как сработано! Точно фарфоровая!
— И это пойдет под огонь, дорогой! — послышался чей-то голос.
Он принадлежал рослому парню, весело глядящему из-под фетровой шляпы с широкими полями, какие носили в то время художники. Грубые штаны, куртка с галуном, шейный платок, трехцветный пояс, за который заткнуты пара пистолетов и сабля, бившая по пяткам, — да это же Арман Лартиг, одетый как повстанец!