Сын Петра. Том 1. Бесенок
Шрифт:
— Нет! Я верен царю! Я просто рассказывал вам о том письме, что рассылает Софья Алексеевна.
— И только? — усмехнулся Ромодановский, очень нехорошо прищурившись.
— И только! Если бы я задумал что дурное, то отчего же не пытался взять царевича под стражу? Отчего же мы мирно беседовали?
— Тоже верно. Да, дни нынче тревожные. — покивал князь-кесарь. — Что там со стрельцами?
— Сдались. Зачинщики в холодной. Остальные в своем лагере под стражей. Разоруженные.
— С юга говорят, идет еще несколько полков.
— Много?
— Я точно не знаю. Но, видно, не успели соединится. Как мне сказывали — стрельцы хотели занять монастырь и в нем дожидаться подкрепления за стенами. Там ведь в достатке припасов.
Шеин немного перекосился лицом в странной мимической реакции. И молча кивнул.
Чуть-чуть поболтали еще ни о чем. И разошлись. Хотя Патрик проводил Шеина ОЧЕНЬ тяжелым и нехорошим взглядом.
— Думаешь, через него полковникам голову морочили? — тихо спросил у него Леша.
— Не удивлюсь.
Шеин Алексей Семенович был последним представителем древнего боярского рода, одной из ветвей Морозовых. Тех самых, которые некогда были ближайшими сподвижниками Алексея Михайловича и добрыми феями рода Милославских. Тех самых, которые почти полностью сошли на нет, после поддержки им старообрядцев.
Сам же Алексей Семенович, он ведь столько лет нес беспорочную службу? С другой стороны, у него явно имелись вопросы к правящей династии…
Его прадед командовал русскими войсками во время первой Смоленской войны 1632–1634 годов. Потерпел поражение. Был обвинен в изменен и казнен, а его семья сослана подальше от Москвы. За дело или нет — царевич не знал, но обычно так не поступали. Значит повод был очень веский.
Потом Шеины выбрались обратно.
И он — Алексей Семенович честно служил сыну того, кто принес горе в их семью. Потом Федору, и Софье, и Петру.
Вроде как честно.
Однако в боярское достоинство был возведен Софьей Алексеевной. Мелочь, но важная мелочь. Да и вообще его положение было очень компромиссным. Ходячий реликт. Последний из могикан, считай — последний влиятельный Морозов, пусть и боковой ветви, в окружении царя.
И это колебание выглядело очень нехорошо, хотя и ожидаемо. Алексей увидел в его глазах затаенную боль и ненависть в глазах. Судя по всему, здесь было что-то иное, нежели просто измена. Возможно Алексея Семеновича давило чувство несправедливости, ведь Романовы, по сути, были повинны в вымирании его рода. Да и не только его ветви, но и корневой, ведь Морозовы пострадал так, что много вопросов — выживут ли.
Судя по всему, была бы его воля, он своими руками всех Романовых извел. Во всяком примерно эти мысли Алексея и посетили в этот момент, увидев взгляд Шеина. Хотя раньше он о таком даже как-то не задумывался. И не понимал, отчего же отец его Петр Алексеевич так Шеина наградами осыпает…
— Отойдем? — нарушил эти размышления Ромодановский, тихо подошедший к царевичу.
Тот молча кивнул.
И также, не говоря ни слова, отошел шагов на сто в сторону. Но так, чтобы уже никто не слышал,
— Что кислый такой? Разрешилось же все.
— Все ли? А кислый от того, что понял, зачем Алексею Семеновичу отец дал генералиссимуса.
— А… да… печальная история… — покивал Ромодановский, нахмурившись.
— Как там? В Москве? Разбойнички все бунтуют?
— Анну убили.
— Кого, прости?
— Анну Монс.
— А… да, знаю. Точнее догадываюсь. Видел, как в ее дом ринулись разбойники.
— Видел, значит…
— Со стороны.
Постояли.
Помолчали.
— Зачем?
— Что зачем?
— Я все понимаю. Шлюха. От матери твоей его отвращала. Но отец к ней уже и не ходил почти. Теперь взбеленится. Пусть и не пользуется, но это его шлюха. А с ней так обошлись.
— Не понимаю, о чем ты, — пожал плечами Алексей.
— Да все ты понимаешь. Зачем ты ее убил?
— Я?
— А кто? Не мать же твоя. У нее на это просто ума не хватило бы.
— Во все времена наказывали только за одно преступление — за то, что ты попался. И отягчающим вину обстоятельством было признание. А ты мне, человеку неповинному, пытаешься вменить ее смерть вынуждая признаваться в том, что я не делал? Побойся Бога, Федор Юрьевич. Стыдно же.
— Стыдно, — фыркнул Ромодановский. — Как заставу под нож пустить, так не стыдно.
— Да при чем тут это? Мы с боем выходили.
— Так-то да… а те, что передрались?
— Всевышний он все видит и терпелив, но иногда вмешивается, когда даже у его терпения край переполняется. Ведаешь ли? Сказывают, будто желая кого наказать он лишает его рассудка. Вот и этих одурманил. Дал волю Лукавому, дабы тот склонил их на важном посту напиться. А потом и вовсе боем бить друг другу морды. Явно ведь не от великого ума они это затеяли…
Снова помолчали.
— Слушай, давая баш на баш. — произнес царевич. — Я расскажу, что слышал по этому делу с Анной, а ты — как выбрался. Я же видел — твой дом сторожили. И теперь эти люди пришли с тобой. Только ты первый рассказывай.
— А что рассказывать? Это бедные помещики. Должники Милославских. Их призвали в Москву для защиты города от взбунтовавшихся стрельцов. А потом обманом вовлекли в бунт. Я им обещал выплату долгов и прощение, если они меня выведут. Тут никакой хитрости нет.
— Ясно. Думаешь отец простит их?
— Не знаю, — честно ответил Федор Юрьевич. — А что там по Анне? Что ты слышал?
— Незадолго до бунта начали ходить слухи по кабакам, будто я в случае чего, попытаюсь укрыть в ее доме казну свою. Те деньги, что я собирал на полки. О том ведь многие слышали. Сплетничали, словно я туда несколько тысяч рублей монетой отвезу. Сам понимаешь — сумма большая. Вот, заметив движение у ее дверей, разбойнички и не устояли…
— И все?
— И все. Жадность людская не ведает предела. Особенно если этот человек пьян и бунтовщик.