Сын
Шрифт:
Перехватила пристальный взгляд Гилье. Ничего не сказала.
И тогда он потянулся к первому рисунку и сказал:
— Это простыня на моей кровати. Не каждую ночь, иногда. — И тут же, сцепив руки, опустил их между колен, робко улыбнулся. — Просто я иногда… писаюсь.
Я постаралась скрыть удивление. Нашла крайне странным, что ни отец Гилье, ни Соня об этой подробности даже не обмолвились. И снова закрались сомнения: возможно, Гилье рисует лишь свои фантазии, а не реальность? В груди что-то оборвалось, но прежде чем я успела поразмыслить
— А это когда я кладу простыню в стиралку, и она там крутится, рано утром, потому что папа долго спит, до десяти утра или до двенадцати дня, а мама купила сушилку для белья, потому что она англичанка, и поэтому папа ничего не знает.
Я набрала в грудь воздуха. Рука Гилье зависла над вторым рисунком.
— Ну-ну. А это очень часто случается? — спросила я, решив взять быка за рога.
Он задумался.
— Иногда да, а иногда нет.
«Понятно».
— А когда — «да»?
Спустя пару секунд он ответил:
— Когда не могу больше терпеть.
«Логично». Я попробовала подойти с другого фланга:
— Наверно, когда ты спишь и просто не успеваешь проснуться.
Он снова задумался. Покачал головой:
— Нет. Не когда сплю. Когда сплю, этого никогда не случается.
— А-а.
Он опустил взгляд:
— Просто мне иногда хочется в туалет, но папа ведь сидит за компьютером, а мне, чтобы пописать, надо пройти мимо кабинета, а я не хочу, чтобы он меня видел.
— Почему?
— Потому что, если он меня увидит, он поймет, что я его видел.
Этот ответ меня насторожил, но я продолжила, не меняя ни тон, ни ритм:
— Но, Гилье, твой папа там ничего плохого не делает, правда?
— Плохого он не делает.
— Тогда почему же?
Он опустил глаза. И ответил еле слышно:
— Просто много раз бывает так, что он все время плачет.
Я вообразила отца Гилье за компьютером, спиной к двери, в позе, в которой его всегда рисует сын.
— Но твой папа сидит спиной к двери, правда?
Гилье кивнул.
— Тогда я кое-чего не понимаю: как же он тебя увидит?
Он промолчал. Смотрел, вжав голову в плечи, явно чувствуя себя неуютно. Я подождала. Часы тикали, отмеряя время ожидания. Припомнилось мужское лицо, нарисованное Гилье несколько недель назад. Лицо на экране компьютера В памяти что то шевельнулось.
— Гилье, с кем папа говорит по компьютеру?
Молчание.
— С твоей мамой?
Молчание.
— С кем-нибудь из друзей?
Ни звука.
— Гилье…
Он поднял голову, медленно оглядел два рисунка, которые мне только что вручил.
— Н-н… Ни с кем. Так я думаю.
Я глубоко вздохнула. Кое-что стало проясняться. И тут сообразила: сидя спиной к двери, Мануэль Антунес может увидеть сына только в одном случае — если сын отразится в мониторе, но для этого нужно, чтобы монитор не светился. Значит, Мануэль видит на мониторе, когда в нем не отражается Гилье… свое же отражение!
Но, значит…
И я вспомнила, что под конец предыдущего сеанса Гилье оставил один вопрос без ответа.
— Гилье, когда мы с тобой виделись в прошлый раз, ты мне собирался рассказать, что лежит в коричневом кожаном альбоме? Помнишь?
Он посмотрел на меня,
— Что в этом альбоме, Гилье?
Он пару раз сглотнул слюну, болтая ногами в воздухе.
Поднял глаза к потолку.
И сказал:
— В коричневом кожаном альбоме живет моя мама.
Глава V. Лондон, пропавшие люди и листок под креслом
Мария
«В коричневом кожаном альбоме живет моя мама».
Семь слов — как семь клеточек в игре в «Гусёк». Мы застряли на клетке «Лабиринт» [14] . Вот куда занесло нас с Гилье. Часы на столе показывали 18:50. «У меня всего десять минут, — подумала я. — Что можно сделать за десять минут?» Тут звякнула входная дверь, а затем послышалось знакомое покашливание Мануэля Антунеса.
14
Имеется в виду классический испанский вариант настольной игр «Гусёк». Клетка «Лабиринт» — одна из нежелательных для игрока. Если на нее попасть, придется вернуться по игровому полю вспять либо выйти из игры, пока не выбросишь определенное количество очков на игральных кубиках.
Гилье снова помахал ногами в воздухе, покосился на рисунки. Мы услышали, как его отец, пыхтя, уселся в кресло в приемной, а потом уронил авторучку, выругался сквозь зубы. Снова воцарилась тишина.
Я решила расспросить Гилье дотошно.
— Послушай. Ты, кажется, говорил, что твоя мама живет в Дубае.
Гилье кивнул, покосился на дверь. Из приемной снова донесся кашель.
— И что мама у тебя стюардесса, — добавила я.
— Да.
Я улыбнулась.
— И сеньорита Соня мне сказала, что для начала она поработает там всего несколько месяцев. То есть твоя мама, наверно, вернется очень-очень скоро.
Молчание.
— В феврале? — настырно уточнила я.
Нет ответа.
— Гилье…
Он поднял глаза и улыбнулся, но как-то уныло. — Просто… — заговорил он. И тут же осекся. На его лицо падал мягкий свет настольной лампы. Гилье помедлил, глубоко вздохнул. — Когда люди пропадают… куда они уезжают? — спросил он очень серьезно.
Мне почудилось, что какие-то горячие искры вдруг взорвались под моими глазными яблоками, а чьи-то пальцы больно ущипнули за виски.
— Случается по-разному, — ответила я.
Он не дал мне договорить:
— Они все равно что умирают? Или когда пропадают — это другое?
Итак, Гилье возобновил игру на воображаемом поле для «Гуська». И я тоже, вместе с ним. К чему он клонит?
— Иногда да, а иногда нет, — сказала я, пытаясь выиграть время. Он, чуть понизив голос, немедля продолжил.
— Моя мама в Дубае, потому что… потому что она пропала, — сказал он. — Так написано в коричневом кожаном альбоме, везде-везде, в нем лежат новости и фотографии из газет. Но, наверно, это как с Мэри Поппинс: она, когда пропадает, возвращается на небо, немножко отдохнуть, это значит, что она не умирает, но ее тут нет, вот почему про нее говорят, что она пропала, правда?