Сын

Паломас Алехандро

— Правда? Лучшие?

Она кивнула. А потом добавила шепотом:

— Мне сказали, что тебе очень нравится Мэри Поппинс.

— Да.

— А знаешь, что я тебе сейчас скажу?

— Не знаю.

— Мне она тоже нравится, — шепнула она мне на ухо.

— Правда?

Она снова кивнула:

— Очень. Особенно когда поет.

Потом распрямилась, взяла меня за руку. Потянула меня за собой, хотела, чтобы мы вошли в комнату вместе, но у меня ноги как приросли к полу. Она обернулась, подмигнула мне. И опять стала смеяться, но скоро перестала, погладила меня по голове.

— Только самые лучшие, Гилье, — сказала она, расчесывая мне волосы пальцами, совсем как иногда делает моя мама. — И только те дети, которые знакомы с Мэри Поппинс.

Я посмотрел на сеньориту Соню, а она кивнула. И сказала:

— Не бойся.

И тогда мы с Марией, взявшись за руки, вошли в комнату.

Мануэль

Пришел

загодя, еще без пятнадцати семь, уселся в приемной, стал ждать. Из кабинета — дверь была приоткрыта — доносился голос Гилье, а еще — женский голос. Иногда женщина что-то спрашивала, а порой мне казалось, Гилье вроде бы смеется. В его смехе мне каждый раз чудится смех Аманды, и такая тоска по ней берет — адское мучение.

Пока Гилье занимался с консультантом, я решил зря времени не терять — достал ежедневник и написал черновик письма, вечером отошлю Аманде по электронке. Против «Скайпа» ничего не имею — вполне можно разговаривать, но нам он не подходит, потому что когда здесь день, там уже ночь, и вообще Аманда все время на работе, зато у меня теперь, пока сижу на пособии, свободного времени вагон, вот и пишу ей письма каждый день — иначе без нее было бы совсем тоскливо.

И пока я сидел в приемной, мне вспомнилось, что сказала про Гилье сеньорита Соня тогда, в ее кабинете: «необычный мальчик», вот ведь как… И я тут же подумал про Аманду, она ведь такая необычная. А когда я говорю «необычная», имею в виду не красоту, хотя Аманда красивая, настоящая красавица, а кое-что другое — то, чего я больше ни у кого никогда не замечал, то, чем она меня покорила с первого взгляда.

И вспомнилось: смотрю, как она идет по летному полю, она и другие стюардессы из их экипажа, смотрю и не могу глаз оторвать. Все остальное как будто исчезает: шум, ребята из бригады, запах керосина… все на свете. А она, ловя мой взгляд, улыбалась мне синими глазищами — как два огромных солнца.

А еще вспомнилось: когда я все-таки набрался храбрости и пригласил ее на свидание, и она согласилась, у меня язык отнялся. Я заперся в сортире первого терминала, подставил голову под кран, ополоснул волосы и лицо, потому что с меня лил градом пот. Я повел ее в китайский ресторан и в кино, или, скорее всего, наоборот: сначала пошли в кино, а потом ужинать к китайцам, теперь уже не припомню. А вот что помню: с того вечера все шло легко. Хотя конечно, с Амандой вообще жизнь легка — как будто все, что тебе нужно в жизни, с самого начала было совсем рядом, только руку протяни. Как будто Аманда подобрала к жизни ключик — с рождения знает назубок руководство «Как сделать, чтобы все всегда получалось само собой».

Поженились мы очень скоро — возможно даже скорее, чем я бы тогда предпочел. Это она сказала: «Давай поженимся», а когда я сказал: «Может, немножко обождать, пока не узнаем друг друга получше?» — Аманда расхохоталась и поцеловала меня. «Ману, — сказала, — к чему ждать, если мы уже встретились?» Таким серьезным голосом сказала, хотя вообще-то пошутила, но я не догадался и, как обычно, принял все за чистую монету, как дурак. Я стал весь красный — сначала от счастья, а потом от стыда, потому что почувствовал, что у меня загривок раскалился, а она увидела, какое у меня сделалось лицо, наклонила голову и обняла меня, прижавшись щекой к моей шее, и повеяло ее духами. «Миленький, никогда нельзя оставлять хорошее на потом», — сказала мне на ухо, тихо-тихо.

Через месяц мы поженились.

Аманда — англичанка. Родители бросили ее во младенчестве, и до девяти лет она росла в ливерпульском приюте, а потом ее удочерили супруги с юга Англии, но она так и не смогла найти с ними общий язык. В восемнадцать лет собрала чемодан и уехала в Лондон. И сразу же устроилась стюардессой в «Бритиш эруэйз». А потом, после первого рейса в Испанию, решила остаться жить в нашей стране. Так что на свадьбе не было никого из ее родни — только товарищи по экипажу и две-три подруги. А с моей стороны был только мой брат Кике с женой, они уже несколько лет живут в Аргентине, я с ними почти не общаюсь. Моего отца не было, потому что он хотел привести свою новую, Маргу, а когда я сказал, что ему лучше прийти одному, разобиделся и сделал мне ручкой. Я втайне даже обрадовался, потому что с маминой смерти пропио совсем немного времени, и она все еще стояла у меня перед глазами, и я бы просто не смог смотреть, как папа с какой-то новой бабой… нервы бы не выдержали. Короче, сыграли свадьбу в узком кругу, а потом устроили ужин с друзьями в маленьком баре на пляже, даже с ночным купанием. Аманда была чудо как хороша, а мне казалось, что я самый счастливый человек на свете.

Спустя десять месяцев появился Гилье. Когда Аманда сказала мне, что беременна, на меня нахлынули какие-то странные

чувства… Даже теперь не могу объяснить какие. Внезапно все стало не так, как раньше, но Аманда так радовалась, что я сказал себе: «Все путем. Все будет супер, вот увидишь», и легко притерпелся к новой ситуации. Скажи мне тогда кто-нибудь, чем все обернется, я рассмеялся бы ему в лицо, тем более что Гилье с рождения был красивым и спокойным ребенком, глазищи синие, мамины, и волосы тоже ее — светлые. Мы сразу же заметили, что с Амандой он связан как-то неразрывно… просто что-то необыкновенное. Гилье в любое время дня и ночи искал глазами маму. Не спится, зубы болят, проголодался… ни за что не успокоится, пока не придет Аманда взять его на ручки. Да, я знаю, у мам с сыновьями так бывает часто, меня еще Хави предупреждал — мы вместе работали в аэропорту, он стал отцом чуть пораньше, — но между Амандой и Гилье было что-то совсем другое, и, хотя первое время я умилялся, со временем, не стану врать, это начало маленько раздражать.

«Ревнуешь», — подкалывал меня Хави.

А я смеялся и давал ему подзатыльник, чисто по-дружески. Так у нас на работе проходил перерыв на завтрак — за подколками. Но в конечном счете Хави был прав. Да, я ревновал: ревновал Аманду, потому что Гилье любил ее не так, как меня, а заодно я ревновал Гилье, потому что иногда казалось: Аманда принадлежит ему одному, а такое ни одному мужчине не понравится, нас, мужиков, не переделать. Но не подумайте, будто меня раздражало, что Гилье — вылитая Аманда. Что в этом может раздражать?! Видеть их вместе — чудо, да и только: смотрят одинаково, голову наклоняют одинаково, улыбаются одинаково… Загвоздка — по крайней мере, для меня — была в другом: чем больше Гилье подрастал, тем больше походил на маму и все меньше на других мальчишек. Не знаю, как еще объяснить: Гилье был точь-в-точь Аманда, только поменьше. Типа Аманда в миниатюре. Например, Аманда, сколько я ее знаю, читала запоем фэнтэзи. Она млеет от всего, где есть духи стихий, феи, домовые, русалки, ведьмы, волшебство и так далее, а мне такие вещи, если честно, по барабану. И вот она все время, с колыбели, читала Гилье сказки… ну, в общем, сказки для девчонок, вы меня поняли. «Белоснежка», «Золушка», «Красная Шапочка» шли на ура, а «Мэри Поппинс» — вообще полный улет. Я больше не знаю никого, кто обожал бы Мэри Поппинс сильнее, чем Аманда. И Гилье наслушался про Мэри каждый вечер и, конечно, тоже проникся. А когда я говорю «Мэри Поппинс», я имею в виду все сразу: Гилье никогда не любил играть с другими ребятами — ни в футбол, ни во что другое, и спорт ему тоже не особо нравится, разве что, когда по ящику показывают художественную гимнастику или фигурное катание, ну там, чемпионаты… вот это ему по вкусу. И переодеваться по-всякому… и играть с девчонками… Он всегда был такой. Ну, первое время я, в общем, ни слова, ни полслова — молчу, делаю вид, будто ни о чем не догадываюсь. Но наступил день, когда это перешло все границы.

Помню, дело было в конце ноября. Мы вышли погулять. Остановились перед витриной магазина игрушек. Гилье тогда было четыре года… Или уже пять? Он прижался лицом к стеклу, ткнул пальцем в куклу на пластмассовой коробке, посмотрел на меня и сказал:

— Как ты думаешь, если я ее попрошу у Царей-Волхвов [5] , они принесут?

И тут на нас покосился сеньор с двумя детьми, стоявший рядом. Обернулся, потом глянул на куклу, гадливо скривился и потащил своих ребятишек за собой, подальше от нас. Меня так и подмывало немедленно набить ему морду, но я был вынужден проглотить стыд и обиду. Вернулись домой, я хотел было поставить вопрос ребром, но Аманда, как всегда, вместо ответа спросила:

5

В Испании рождественские подарки приносят в основном Цари- Волхвы — так там называют евангельских волхвов, прибывших с Востока с дарами младенцу Иисусу. Они приезжают в рождественскую ночь верхом на конях и верблюдах.

— Милый, ты думаешь, что Гилье несчастен?

Я несколько секунд молчал. Посмотрел на Гилье: он сидел на полу в гостиной, рисовал и напевал.

— Нет, конечно, — говорю, — вовсе нет.

Она улыбнулась:

— Тогда пусть переодевается хоть марсианином и идет работать хоть продавцом на рынке.

На это было нечего ответить. Если Гилье счастлив, то и Аманда счастлива. А если она счастлива, чем вдруг я должен быть недоволен? Возразить было почти нечего. Ну, если совсем честно, тогда Гилье был еще совсем кроха, а я ишачил в ночные смены и приходил домой на полусогнутых, так что я решил спустить все на тормозах, тем более что ребенком занималась Аманда — вот я и расслабился, послушался ее. «У нее все схвачено, — подумал я. — Будь спок. Аманда-то знает, что делает».