Сыночек в награду. Подари мне любовь
Шрифт:
В следующий миг уже держу у него подмышкой градусник, а затем пытаюсь снизить жар. Не спешу дергать Тимура, хотя рядом с ним мне было бы спокойнее. Да и Владик сквозь дрему то и дело просит «папу».
– Господи, как навалилось все сразу, – бубню огорченно, пока сбиваю температуру. – За что нам это? – шепчу в пустоту и полумрак.
В короткий вопрос вкладываю так много смысла.
Поступок Игоря, болезнь сына, «папа» Тимур, который никогда таковым для Владика не станет. Как нам справиться со всем?
Кажется, я срываюсь. Даю слабину впервые за последнее время, раскалываюсь
И пустым взглядом смотрю в окно, за которым уже брезжит рассвет.
Отключаюсь без сновидений. Будто лечу в бездну.
Меня будит плач Владика. Открываю глаза, щурясь от яркого света. Который час? Чувствую себя отвратительно, словно успела лишь на мгновение опустить веки и сразу же очнулась. Хотя, кажется, все-таки прошло пара часов.
– Животик, – жалуется сынок и гладит себя.
– Болит? Тошнит? – подскакиваю, испуганно озираясь в поисках тазика. Специально приготовила его на случай, если малыша вырвет посреди ночи. Не будет же Тимур вечно терпеть, как мы портим его дом. Я еще вчерашнее толком не отмыла – следы сиропа въелись в ковер.
– Кушать, – неожиданно заявляет Владик.
Трогаю его лоб и, убедившись, что он не горячий, расслабленно улыбаюсь. Целую своего храброго, но очень голодного мальчика. Если просит есть, значит, идет на поправку.
– Полежи немного, я мультики включу, – уговариваю его. – А я быстренько завтрак приготовлю. Ты какую кашу будешь? – продолжаю говорить, пока нажимаю кнопки на пульте.
Не сразу осознаю, какую роковую ошибку совершила! Спросить у «бедненького больного», чего он хочет, равносильно тому, чтобы дать ему бумагу и ручку для письма Деду Морозу. Список будет одинаково бесконечный.
– Из блинов с вареньем, – не теряется Владик. – И еще я хочу… – приподнимается на локтях, но я жестом прошу его прилечь. Пусть отдыхает и набирается сил.
– Так точно, – игриво отдаю честь, вызывая у него слабую улыбку. – Только сначала придется съесть овсянку. Можно даже с вареньем, – иду на компромисс. – А тем временем мама нажарит блинов и сделает чай. Я ведь не могу все сразу успеть, мне тяжело. Понимаешь? – хитростью переубеждаю ребенка.
– Д-да, – кивает быстро.
Пользуюсь моментом, чтобы улизнуть из комнаты, пока сыночек мне еще заданий на день не придумал. Я не в силах ему отказать…
Украдкой поглядываю на лестничный пролет, стреляю взглядом в подозрительно пустой второй этаж и ускоряю шаг. Поворачиваю на кухню, буквально влетаю в нее, не сразу заметив, что там уже кто-то есть. Боковым зрением цепляю сгорбившуюся над столом фигуру. Сидит, обхватив голову руками, а растрепанные волосы прикрывают лицо. Шумно вбирает носом воздух и выдает через рот, как огнедышащий дракон.
– Доброе утро, Каролина, – проговариваю как можно спокойнее. Не могу предположить, какой будет ее реакция на меня и что она скажет. Но, учитывая горький опыт нашего знакомства,
Глава 42
Несмотря на дикие судороги, в которых бьется мое сердце, я как можно спокойнее подхожу к холодильнику, беру необходимые продукты, поворачиваюсь к кухонному островку. Не рискую посмотреть на Каролину, но чувствую ее присутствие. Она все еще сидит за столом, не шелохнувшись.
– Тимур наверху? – пытаюсь завести непринужденный разговор.
– Уехал, – выдает осипшим голосом.
– Куда? – резко оглядываюсь и выпускаю пачку молока из рук.
Вулканов – затворник, и если выбрался из дома, значит, произошло что-то важное. Или плохое.
В груди все скручивается в тугой узел, пока я жду ответа. С каких пор я так сильно переживаю за босса? Хотя… Наверное, с первого дня в этом мрачном доме. Только раньше сама себе в этом не признавалась.
– М-м-м, – неопределенно мычит Каролина и очень медленно поднимает голову, словно это легкое движение причиняет ей адскую боль. – О-ой, – морщится и хнычет, массируя виски.
– Тебе не следовало так напиваться, – укоризненно качаю головой и ставлю чайник.
Знаю, что напрасно лезу в ее жизнь, но не могу промолчать. Невозможно смотреть на нее, измученную, помятую, страдающую. Она ведь маленькая совсем, только в институт поступила, вся жизнь впереди, а вместо учебы гробит свои нервы и здоровье.
– Ты мне не мама, чтобы замечания делать, – ядовито бросает, выпуская шипы. А взгляд пустой и несчастный. И хрипло добавляет: – И не сестра.
Каролина ведет себя как трудный подросток. Прячет боль под маской дерзости и стервозности. Но упоминание о погибшей сестре выдает ее истинные чувства.
– Нет, конечно, – делаю крепкий кофе без сахара, добавляю дольку лимона, немного холодной воды, чтобы не обжечься. И ставлю чашку перед настороженной девчонкой. А она не торопится пробовать напиток, будто ждет от меня подвоха. – Думаю, сестра тебе бы сразу отсыпала ремня, – аккуратно произношу, приподнимаю завесу прошлого и надламывая корку на чужой глубокой ране. Каролине должно стать легче, если она выговорится.
– Неа, она меня любила и баловала. И Тимур тоже. Я у них вместо родного ребенка была, – закусывает щеку изнутри и все-таки обхватывает руками горячую кружку. Подносит к сжатым, дрожащим губам, но не отпивает, а прячет в ней горечь и слезы. Тянусь через стол и пальцами осторожно надавливаю на дно чашки, заставляя Каролину сделать глоток. – Фу! Горько-кислый какой-то, – кривит она нос, зато отвлекается от душевных терзаний.
– Пей через «не хочу». Он должен облегчить последствия… кхм… вчерашнего, – завуалированно объясняю.
Такой кофе я иногда варила Игорю, чтобы он быстрее приходил в себя после очередной бизнес-встречи «без галстуков». Свекровь научила. Как и не повышать голос на мужа, которому и так плохо, и не устраивать истерик, ведь он добытчик. Вот только она в такие дни даже не заезжала к нам, не желая попасть под его горячую руку. Зато я натренировалась общаться со страдающими от похмелья людьми. И теперь оттачиваю свои навыки на малышке Каролине.