Сыновья Беки
Шрифт:
Вон и сейчас с неба валят крупные, как кукурузные хлопья, снежинки. Эти и вовсе не залеживаются – тотчас тают.
Погода – хуже некуда. Сидеть бы в тепле у печки, но не тут-то было. Одни мечутся, как мыши в амбаре, в котором все дыры законопачены и нет из него выхода, – добро свое прячут от советской власти. Другие и день и ночь стоят на страже: охраняют эту самую советскую власть от бандитов да пути хапугам перекрывают. Совдеп и ЧК поручают отряду и другие дела. Богатеи-то, они ведь добром ничего не отдают, налогов даже не платят.
Хасан и с ним еще двое с утра уже побывали в иных дворах. Первым входил человек из Совдепа, рыжеватый казак, ровесник Хасану, ему все ведомо, знает, в чей двор идти, кого потряси следует. Они уже конфисковали в пользу Совпеда три лошади и фургон зерна. Отобрали две винтовки с патронташами. Одна офицерская винтовка. Очень она приглянулась Хасану, даже с плеча снимать не хотелось.
При въезде в третий двор сердце у Хасана забилось и гордо словно клещами сдавило. Хоть он и был тут всего только раз, отчетливо помнит большой крестовый дом, навес, колодец, из которого пил Рашид… В стороне, в саду, стога сена.
Во дворе была только женщина. Хасана поразила ее худоба: ведь у них есть все, что душе хочется, и такая худая.
Она стояла на крыльце и скулила своим тоненьким голоском:
– Что ж это, всякая власть будет садиться на наши шеи? Был Бичерахов, отдавали ему полные фургоны пшеницы, а фургоны с арбузами прямо с бахчей свозили к казармам. Где это видано, с од ной скотины три шкуры сдирать!..
– Бичерахову-то не жаловалась? – сказал тот, что из Совдепа.
– Тогда вы с радостью все отдавали.
– Так уж и с радостью!..
– Ну вот что, хозяюшка. Хватит причитать. Выводи двух лошадей – и делу конец.
– Двух лошадей, – только и произнесла женщина. Это еще за чем?
– Для советской власти.
– А мы?… Как же мы?
– И вам останется. Ну, давай поторапливайся!
– Чего ты на меня кричишь? Я тебе в матери гожусь.
– Для этого одних годов мало, нужно еще иметь сердце. Я не забыл, как ты относилась к своим работникам. И ты и твой муж.
Хасан не успел познать, какое у нее сердце. Быстро снялся тогда со двора. Но сердце ее мужа он узнал хорошо.
– А что мы такого плохого делали? Всех брали на работу, исправно кормили. Даже тех, что ты привел, взяли…
Женщина все говорила. В глубине души, наверно, надеялась, что этой перебранкой все и кончится. Но, приметив вдруг взгляд Хасана и поднятую дугой его бровь, она сразу смолкла.
Казак из Совдепа спешился.
– Ну вот, что, – сказал он, – добром не выведешь – силой за берем все, что нам надо.
Двое направились к сараю.
– Где
– Зачем нам оружие? Мужик мой с бандами не связан и людей не убивает. Нешто на нем креста нет?
Оружие не нашли, зато зерна – пруд пруди. Чистая, отборная пшеница! Часть в мешках: видно, приготовили, хотели упрятать, да не успели. Мешков десять. Хасан вышел на крыльцо, сказал товарищам, чтобы запрягали фургон.
Женщина ругала и проклинали их на чем свет стоит. А они знай себе делали свое дело.
Только раз казак поднял голову и бросил ей:
– Проклинай, проклинай! Да помни, поплатишься ты и за это.
Женщина еще пуще взбесилась. Кричала как скаженная…
Когда уже запрягли фургон и погрузили на него мешки, в воротах неожиданно показался Фрол. Вначале он застыл на месте, затем вдруг рявкнул:
– По какому такому праву средь беда дня грабите?
– По революционному праву! – ответил казак. – И не грабим, а лишнее, у людей награбленное, конфискуем.
Хозяин рывком расстегнул шубу, засунул руку за ремень.
– Так, значит? – угрожающим тоном бросил он.
– Значит, так.
– Силой действовать решили?
– Добром не отдаешь, так без силы не обойтись.
– Не отдавал и не отдам! – крикнул Фрол, направляясь к фургону.
Он схватил лошадь под уздцы. Сидевший на фургоне Хасан дернул вожжи, но Фрол крепко держал коней.
– Отпусти! – сказал казак. – По-хорошему просим.
– Не отпущу! Убирайся со двора вместе со своими дикарями!
Хасан так напрягся, что зубы заскрипели. Рванул с плеча винтовку. Совдеповец предостерегающе поднял руку, и Хасан с трудом удержался, чтобы не спустить курок. В какой уже раз он слышит это оскорбительное слово. «Скотина, это. мы-то дикари? – подумал Хасан. – А что тогда о тебе сказать?»
Фрол откинул полу шубы и выхватил обрез, который у него, как у абрека, висел дулом вниз. Отпрыгнув, как кошка, к воротам, он крикнул:
– Я кому сказал, уходите со двора?!
Казак покачал головой.
– Если бы нас так легко было запугать, мы бы не приехали сюда. Давай-ка лучше свой обрез! – сказал он, подъезжая к Фролу.
За ним последовал Хасан и третий их товарищ.
– На, получай! – крикнул Фрол и спустил курок. – Тебе, змееныш, первому!..
– Не опередил его Хасан, хотя опоздал всего только на какую-нибудь долю секунды.
Он не видел, как казак припал к лошади, но приметил, как винтовка Фрола опустилась дулом вниз и как хозяин ее покачнулся, а потом привалился спиной к воротам. И не успел Хасан перезарядить свою винтовку, как раздались выстрелы его товарищей.
Грузное тело Фрола, скользнув по воротам, рухнуло на землю.
Хасан огляделся вокруг.
Казак из Совдепа лежал распластавшись на коне, с раскинутыми руками, словно обнять его силился. Револьвер казака лежал тут же, рядом с конем. Сам казак был еще жив: он тяжело и хрипло дышал.