Сыновья Беки
Шрифт:
Разговор был коротким. Дауд рассказал о том, что обстановка во Владикавказе сложная. Просьба к горцам одна – по возможности не пропустить белоказаков, не дать им пройти на Владикавказ.
Пока Дауд говорил, Торко-Хаджи слушал его, прикрыв глаза, и изредка покачивал головой. Но вот он уверенно взглянул на Дауда и сказал:
– Вернешься во Владикавказ – передай Эржакинезу, что, пока хоть кто-то из нас будет жив, ни один белоказак не перейдет через перевал. А еще пусть он знает, что мы пришли сюда не грабить, а защищаться.
С наступлением ночи по приказу Торко-Хаджи вайнахи стали отходить.
Отъехали довольно далеко, а ни единого выстрела вслед им не раздалось.
– Может, они уснули? – прошамкал своей кривой челюстью Шапшарко.
– А может, просто не хотят возвращать нас своими выстрелами? – предположил Элберд.
Ехавший впереди Торко-Хаджи услышал эти слова.
– Верно говоришь, – произнес он раздумчиво. – Им ведь тоже война ни к чему. Как и нам. Мы пришли сюда защищать советскую власть, сдержать слово, данное Эржакинезу…
Торко-Хаджи примолк и задумался. Слово они, конечно, сдержали, но какой дорогой ценой. Сколько похоронили, и вон еще на двух арбах везут с собой убитых – это те, кого вывезли из-за перевала. Там и Мухи, и Ислам, и изуродованные останки Ювси!..
Минуя село, проехали прямо на кладбище, похоронили убитых и только тогда разъехались по домам.
Торко-Хаджи неотступно думал о сыне. Что с ним? Жив или? может, тоже уж похоронен? Во двор к себе старик въехал не без страха. Прислушался, не слышно ли женского плача. Но нет…
Крайнее окно было освещено. Лампа горела необычно ярко. И это ночью?!
Войдя в дом, Торко-Хаджи на минуту замер в двери: он увидел сына, лежащего на поднаре у противоположной стены, и склоненного над ним человека. Молнией мелькнула мысль: «Яси читает!» Но человек повернулся на стук двери. И Торко-Хаджи увидел, что это Гали. Ну, а коли Гали, так не яси, конечно, читает, а лечит рану. Потому и называют его Лор-Гали.
– Воави! – раздался голос дочери, полный радости. И Гали смотрел спокойно, с улыбкой.
У Торко-Хаджи отлегло от сердца.
– Бог не оставил его, и пуля прошла навылет, но внутри ничего не повредила, – проговорил врачеватель. – Я положил мазь. Она свое дело сделает. Скоро будет здоров.
Торко-Хаджи словно помолодел. С силой рванул с себя шапку и сказал:
– А ну, посмотри, Лор-Гали, чего требуется этой голове!
– Эйшшах! – вырвалось у лекаря.
Заголосили, запричитали женщины.
– Бог был милостив и к тебе, – сказал Лор-Гали, осмотрев рану, – к счастью, пуля скользнула вдоль кости, не повредив ее, оттого и голова твоя цела…
Рану промыли и перевязали. Торко-Хаджи, освободившись от тревоги за сына, снова задумался.
– Что помрачнел, Хаджи? –
– Кому обошлось, а кому и нет, – проговорил Торко-Хаджи. – Меня и моего сына пуля не взяла, и у нас в доме сегодня никто не плачет…
– Что же теперь поделаешь? Будь на то наша воля, не пролили бы ни капли крови – ни своей, ни чужой!..
– Что и говорить, верные твои слова, Лор-Гали!..
– Война не праздник. Там и кровь и убитые. Хорошо хоть, вы не пропустили врага, задержали.
– Задержать-то мы его задержали, – глубоко вздохнул Торко-Хаджи. – И дали знать, что, если хоть глазом глянут сюда, такую силу против них двинем, не опомнятся!..
Не глянули больше бичераховцы в сторону сел Алханчуртской долины. Дела у них пошли наперекосяк, не до Алханчуртской долины им стало. Белоказакам дали бой в Грозном. А вскоре пришла радостная весть: Моздок очищен от всякой нечисти и в нем вновь утвердилась советская власть…
Часть четвертая
1
В Моздоке происходило необычное. Улицы запружены людьми. Все с удивлением наблюдают за конницей, что нескончаемой вереницей течет по дороге. Виданное ли дело, чтобы таким вот манером, на диво казакам, мимо них проезжали горцы? Да еще и песню поют.
Разве поверит такому тот, кто не видел этого своими глазами? В первом ряду всадник гордо держит перед собой красный флаг. Если бы флаг был белым, тогда другое дело – можно бы подумать, что горцы пришли мириться с казаками, но красный флаг говорил о другом… По-разному реагировали на него моздокчане.
– Нехристи, перешли на сторону красных, большевиков, – бросил здоровенный чернобородый казак.
– Зимой на съезде большевики встречали их с распростертыми объятиями, – проговорил другой. – И здесь и в Пятигорске. А сейчас они и вовсе носы задрали. Вишь, как смело едут! Их бы, гадов, всех уложить из пулемета.
– Заняли Моздок! – не унимался чернобородый. – Пропали казаки. Честь погублена. Теперь уже никакой пулемет не поможет. Когда надо было, не стреляли, а сейчас поздно.
Всадники не слышат никого. Они едут себе, спокойно распевают песню и смотрят с любопытством по сторонам…
Хасан придержал своего коня. Тот самый чернобородый, что злобствовал, ему вдруг показался похожим на Фрола.
Так и есть. Фрол! Ах ты, гад! И как злобно смотрит. «Только и жди, – подумал Хасан, – из-за угла стрелять станет».
– Что остановился? Езжай! – услышал Хасан за собой. Он оглянулся. Это был Шапшарко. – Не поздороваться ли хочешь с ними?
Хасан молча сверкнул глазами. Он недолюбливал Шапшарко с тех самых пор, когда тот в карауле, разговаривая с ним о фроловских лошадях, держался так, будто с мальчишкой говорил. Хасан пришпорил коня.