Сыновья и любовники
Шрифт:
— А кто бы принес?
— Пускай Энни покупает мясо.
— Конечно, я бы принесла, но откуда мне было знать? А ты, чем бы дождаться маму, ушел с Мириам.
— Что с тобой было, ма? — спросил Пол.
— Наверное, это сердце, — ответила она. У нее и вправду посинели губы.
— А прежде с тобой так бывало?
— Да… довольно часто.
— Тогда почему ж ты мне не говорила?.. И почему не показалась доктору?
Миссис Морел выпрямилась в кресле, рассерженная этим тоном сурового наставника.
— Ты
— Вот как… а сама с Леонардом?
— Я без четверти десять уже вернулась.
— По-моему, эта Мириам могла бы не настолько поглощать твое внимание, чтоб ты сжег целую духовку хлеба, — с горечью сказала миссис Морел.
— Тут была и Беатриса, не одна Мириам.
— Очень может быть. Но мы-то знаем, почему сгорел хлеб.
— Почему? — вспыхнул Пол.
— Потому что ты был поглощен этой Мириам, — запальчиво ответила миссис Морел.
— А, понятно… да только это неправда! — сердито возразил Пол.
Тошно и горько ему стало. Схватив газету, он принялся читать. Энни, в расстегнутой блузе, с длинной спущенной косой, пошла спать, сухо пожелав ему спокойной ночи.
Пол все сидел, делая вид, будто читает. Он знал, мать хочет высказать ему свои упреки. И хотел понять, отчего ей стало плохо; ее нездоровье его встревожило. И потому, подавляя желание поскорей укрыться в спальне, он сидел и ждал. Настала напряженная тишина. Громко тикали часы.
— Шел бы ты спать, пока не вернулся отец, — резко сказала мать. — И если хочешь есть, поешь поскорей.
— Ничего я не хочу.
У матери было в обычае купить что-нибудь повкусней для пятничного ужина, для вечера, когда углекопы позволяли себе пороскошествовать. Но Пол был слишком сердит, не до лакомств ему сегодня было. Мать это обидело.
— Представляю, какую бы ты устроил сцену, если б мне вздумалось послать тебя в пятницу вечером в Селби, — сказала миссис Морел. — А вот если за тобой явится она, ты про всякую усталость забудешь. Нет уж, тогда тебе и не до еды, и не до питья.
— Я не могу отпустить ее одну.
— Вот как? А почему она приходит?
— Не по моему приглашению.
— Если б ты не хотел, она бы не приходила…
— Ну, а если я и вправду хочу, тогда что… — ответил он.
— Да ничего, если бы ты был разумен и знал меру. Но тащиться столько миль по грязи, приходить домой в полночь, притом что наутро надо ехать в Ноттингем…
— Если бы мне не надо было в Ноттингем, ты бы все равно сердилась.
— Да, верно, потому что это неразумно. Неужто она так обворожительна, что ты не можешь не провожать ее в такую даль?
Миссис Морел говорила весьма язвительно. Она сидела, отвернувшись от сына, я опять и опять порывисто проводила рукой по своему черному
— Она и вправду мне нравится, — сказал он, — но…
— Нравится! — все так же едко повторила мать. — Похоже, тебе кроме нее ничто и никто не нравится. Для тебя уже не существуем ни Энни, ни я, никто.
— Что за ерунда, мама… ты же знаешь, я не люблю ее… я… я… говорю тебе, я вовсе ее не люблю… когда мы гуляем, она даже не берет меня под руку, потому что я этого не хочу.
— Тогда почему ты так часто к ней бегаешь?
— Потому что мне и правда нравится с ней разговаривать… я же никогда этого не отрицал. Но любить я ее не люблю.
— А что, больше тебе разговаривать не с кем?
— О том, о чем мы с ней разговариваем, не с кем. Есть очень много такого, что тебе неинтересно, что…
— Например?
Мать допытывалась так напористо, что Пол смешался.
— Ну… живопись… книги. Тебя ведь не занимает Герберт Спенсер?
— Нет, — печально ответила она. — В моем возрасте и тебя бы не занимал.
— Но сейчас-то занимает… и Мириам тоже…
— А ты откуда знаешь, что меня не занимает? — вспылила миссис Морел. — Ты когда-нибудь меня спрашивал?
— Но тебе же все равно, мама, сама знаешь, тебе все равно, что за картина перед тобой, декоративная или какая-нибудь другая, тебе все равно, в какой манере она написана.
— Откуда ты знаешь, что мне все равно? Ты хоть раз меня спросил? Ты хоть раз попробовал о чем-нибудь таком со мной заговорить?
— Но ведь не это для тебя важно, мама, ты же сама знаешь.
— Тогда что же… что же тогда для меня важно? — вспыхнула она.
Пол нахмурился, так больно ему стало.
— Ты старая, мама, а мы молодые.
Он только хотел сказать, что в ее возрасте интересы другие, чем у него, молодого. Но едва договорив, понял, что сказал не то.
— Да, я прекрасно понимаю… я старая. И, стало быть, надо посторониться, у меня нет с тобой ничего общего. Я гожусь, только чтоб обслуживать тебя… все остальное — для Мириам.
Нестерпимо ему было это слышать. Чутье подсказывало — только им мать и живет. И ведь она-то для него главней всех, самая дорогая на свете.
— Ты неправа, мама, неправа, ты же сама знаешь!
Крик этот глубоко ее тронул.
— А очень похоже, что права, — сказала она уже не так безнадежно.
— Нет, мама… я же правда ее не люблю. Я с ней разговариваю, но хочу возвратиться домой, к тебе.
Он снял воротничок и галстук, обнажив шею, и встал, собрался идти спать. Склонился поцеловать мать, а она обхватила его шею, уткнулась лицом ему в плечо и заплакала, забормотала, и голос ее звучал так необычно, что у Пола все мучительно сжалось внутри.