Сыщик-убийца

де Монтепен Ксавье

— Мне надо заплатить завтра или, лучше сказать, сегодня по довольно большим счетам, я не хочу, чтобы вы отсылали поставщиков. Сколько вам нужно по приблизительным подсчетам?

— Около тысячи золотых.

— Как только гости оставят дом, придите ко мне… я вам дам три тысячи франков.

— Слушаюсь.

Рене Мулен снова поклонился и вышел.

Клодия, еще немного бледная, но с улыбкой на губах, вышла в зал, где ее встретила настоящая овация.

Праздник продолжался еще долго. Затем, после котильона, гости

мистрисс Дик-Торн разъехались, и в четыре часа не осталось никого.

— Пойдите сюда, — сказала тогда Клодия метрдотелю.

Рене последовал за ней и переступил порог комнаты, в которой стояло бюро черного дерева.

Клодия вынула из кармана связку ключей, выбрала один и вложила в замок. Ключ не повернулся. Клодия сделала быстрое движение и выдернула ящик.

«Это странно, — подумала она. — Однако я уверена, что заперла его на ключ».

Сунув руку в ящик, она вскрикнула от удивления и испуга.

— Что случилось? — с беспокойством спросил Рене.

— Сюда кто-то входил! — вскричала Клодия. — Меня обокрали!

— Вас обокрали? Это не невозможно. В этой комнате все время были гости, и она отделяется от залы простой портьерой.

— Повторяю, меня обокрали. Замок сломан, смотрите! У меня украли бумажник с важными бумагами и более ста тысяч франков.

— Это, положительно, непонятно. Уверены ли вы, что не положили бумажник в другое место?

— Совершенно уверена: он лежал тут, на месте этой бумаги, которой прежде не было.

Клодия взяла листок.

Две строчки, написанные крупным почерком, бросились ей в глаза. Она подошла к канделябру, и Рене увидел, как ее руки задрожали, а взгляд принял выражение невообразимого ужаса.

«Расписка из Нельи в получении первого задатка за дело в ночь на 24 сентября 1837 года. Жан Жеди».

Она прислонилась к стене, чтобы не упасть, и, сама не сознавая, что говорит, повторяла:

— Жан Жеди!… Жан Жеди — жив!…

«Негодяй не послушался меня», — подумал Рене.

Затем прибавил вслух:

— Так как барыню обокрали и эта записка может навести полицию на след вора, то надо сейчас же объявить. Я бегу к комиссару.

Эти слова сейчас же привели в себя Клодию. Мысль, что Жан Жеди, если его найдут, донесет на нее, привела ее в ужас.

— Нет! Нет!… — сказала она, стараясь оправиться. — Не делайте ничего… не говорите ни слова. Я ошиблась… У меня ничего не украли… ничего… слышали? Положительно ничего… Вы должны молчать!… Погодите!…

Мистрисс Дик-Торн вынула другой ключ, открыла маленькую шкатулку и вынула из нее шелковый кошелек, в котором было несколько банковских билетов и около пятидесяти золотых монет, отсчитала три тысячи франков и передала Рене.

— Вот что вам надо. Идите и помните, что вы должны молчать.

— Не беспокойтесь!

«Нет сомнения, что это женщина с моста Нельи, — думал Рене, уходя. — Теперь сомнение невозможно.

Имя Жана Жеди произвело на нее потрясающее впечатление. Она теперь говорит, что ее не обокрали, и не хочет жаловаться полиции, потому что боится встретиться лицом к лицу со своим бывшим сообщником и потому что в бумажнике, без сомнения, заключаются доказательства преступления, совершенного ею двадцать лет назад. Положительно, все идет к лучшему, и я прощаю Жана… Теперь мне только надо узнать причину отсутствия Берты, и, как только рассветет, я пойду на улицу Нотр-Дам-де-Шан».

Мистрисс Дик-Торн, оставшись одна, не думала больше скрывать свое волнение и беспокойство.

— Жан Жеди жив! — повторяла она. — И появляется через двадцать лет… Этот человек узнал Жоржа, сблизился с ним, и Жорж устроил всю эту ужасную комедию… Я сказала ему, что у меня есть завещание его брата и расписка Кортичелли, он захотел овладеть ими и поручил Жану Жеди обокрасть меня… Негодяй дал мне утром сто тысяч франков, зная, что вернет свои деньги вечером. Герцог де Латур-Водье, сенатор и миллионер, подлее, чем разбойник по профессии!… И этот человек обязан мне всем: богатством и титулом!… Но последнее слово еще не сказано. Мы увидим, герцог, что ответите вы мне завтра, когда я отправлюсь к Фредерику Берару!

В восемь часов утра Рене, отдав приказание, чтобы поставщики ждали его, взял фиакр и отправился к Берте.

Привратницы не было, он прямо поднялся на третий этаж и несколько раз позвонил у дверей.

Увы! Никто не ответил!

Рене приложился ухом к замку; мертвое молчание.

Сердце Рене сжалось.

«С Бертой случилось несчастье, — думал он. — Вчера я отказывался верить, но сегодня… Бедная девушка попала в ловушку!…»

Он в отчаянии спустился вниз, где встретил привратницу.

— Вы идете от мадемуазель Монетье? — спросила она.

— Да, и я сильно обеспокоен: вчера я два раза присылал за нею, а сегодня утром напрасно звонил у дверей.

— Это потому, что она не вернулась. Сегодня ночью я отворяла двери только кучеру.

— Не кажется ли вам странным ее отсутствие? — спросил Рене.

— Да, я тут положительно ничего не понимаю. Вы нанимали только одного кучера, господин Рене?

— Одного, того, который приезжал два раза.

— Каким же образом могло случиться, что другой приехал незадолго до условленного часа и спрашивал мадемуазель Берту от вашего имени?

— От моего имени?

— Да, я даже помню разговор, который вела с ним. Он хотел войти, не говоря ни слова, тогда я спросила его, куда он идет.

— Что же он ответил?

— На третий этаж к мадемуазель Берте Монетье от имени Рене Мулена, чтобы отвезти ее…

— Куда же он сказал нужно отвезти ее?

— Я не знаю, договорил ли он свою фразу, во всяком случае, я ничего не помню. Я ответила: «Идите», и он пошел.