Сытый мир

Крауссер Хельмут

Катафалк был покрашен в лиловый цвет, а матовые стёкла закрыты занавесками цвета красного вина.

— Такова последняя мода! Вид, конечно, китчевый, да?

Я кивнул и уселся на пассажирское сиденье. Уве запустил двигатель, и мы выехали на дорогу. Дома через три он остановился на островке безопасности.

— Обед! — объявил он.

— Да, но…

— Понимаешь… у Крамма есть пунктик… Он не может видеть, как мы рассиживаемся и ничего не делаем. Это причиняет ему физические муки, без всякого притворства, у него даже может случиться приступ! Поэтому

мы устраиваем обеденный перерыв где угодно, только не в конторе, понял? Первая вводная лекция. Есть у тебя с собой что перекусить?

Я смущённо покачал головой.

— Хочешь бутерброд?

Я поблагодарил и взял. Но вкус был какой-то странный. Наверняка это у меня была чистая мнительность, но я почувствовал дурноту.

Уве открыл пиво «Паулянер».

— Об этом шефу тоже не полагается знать! Любой алкоголь строго запрещён. Из-за запаха… Ну, пиетет и всё такое…

Он протянул мне вторую бутылку. Я с удовольствием её принял. Уве действительно был очень дружелюбный человек. Но поначалу они все такие.

Кажется, трудовая жизнь не так уж и плоха. С таким вот обеденным перерывом… В этом есть что-то уютное, что-то приятно утомлённое… примирительное… Нет, правда хорошо.

Уве снова завёл мотор. Мы проехали мимо самого центра города, направляясь к университетской больнице, припарковались у заднего входа. Нам надо было подписать и поставить печати на каких-то бумагах у здешней медсестры. С этими бумагами нас послали в морг. Труп лежал прикрытым. Гроб мы доставили на каталке. Теперь его предстояло загрузить. От морговского холода у меня начался приступ кашля. Уве сказал, чтобы я взялся за ноги.

Я сглотнул, подумал о Юдит и взялся за труп.

Покрывало немного сползло, приоткрыв ноги.

То были старые, худые, пятнистые ступни. Мы слегка привинтили крышку гроба, но не до конца, только затравили.

— Его ещё надо везти в отделение судебной медицины, на вскрытие!

Мы покатили каталку к выходу и подняли гроб в машину. Я почувствовал слабость. Но представлял я всё это себе гораздо хуже. На самом деле работа лёгкая! И насмотришься всего…

Отделение судебной медицины находилось на улице Богород ицы и охранялось не хуже тюрьмы.

Металлические ворота поднялись вверх и впустили нашу машину во двор. Там уже стоял ещё один катафалк, с открытой дверцей.

Доктор в перепачканном кровью фартуке вышел нам навстречу, стянул прозрачные пластиковые перчатки и показал нам, куда выгружать труп.

— Чем это так воняет?

— Формалином, — сказал Уве. — К нему надо привыкнуть, тогда и трупы будешь воспринимать спокойно.

Доктор с громадными ноздрями и неправильным прикусом вошёл впереди нас в небольшой зал, полный металлических каталок. Большинство из них были заняты. У одного трупа раскроенный живот удерживали несколько зажимов. Я отвернулся. Сломанные костяные машины. Длинные разрезы, зашитые грубой ниткой большими стежками.

— Когда-то раньше, — сказал Уве, — новичков окунали головой в такие вот животы. Для закалки!

— Не может быть!

— Ну ты купился! —

Он рассмеялся, а я не увидел в этом ничего смешного.

Одна каталка была свободна, на ней осталось от предыдущего клиента немного сукровицы. Мы выгрузили на нее наш труп. Уве стянул с него простыню. Это оказался старый, седовласый человек. Вид у него был очень строгий. И хотя глаза у него были закрыты, мне казалось — он смотрит на меня. Мне стало не по себе. Я начал дрожать.

Доктор хрюкнул и налил себе кофе.

— Это профессор Эдерле, — сказал Уве, когда мы шли к выходу, — очень недружелюбный тип! Говорят, он собирался стать косметическим хирургом. Но для этого сам он был слишком некрасив!

— А для чего вообще делать вскрытие стариков?

— Чистая формальность. Причина смерти неоднозначна. Скорее всего сердце: инфаркт.

Мы сели в машину и поехали на Восточное кладбище. Там тоже нужно было поставить печать на одной бумаге.

Стоял тёплый день с бескрайним голубым небом — ясным, насколько хватало глаз. День, словно специально созданный для того, чтобы расслабленно полёживать на берегу Изара, дремать и подставлять босые ноги лёгкому ветру. Вместо этого я развожу туда и сюда безжизненные тела… Уму непостижимо! А ведь можно было устроиться поудобнее, открыть бутылку вина и онанировать через дырку в кармане брюк — потихоньку-полегоньку, неторопливо и легко, и думать при этом о женщинах, которых знавал когда-то, и об их особенностях. Естественно, о приятных особенностях. И никто бы тебе не мешал.

Уве худой и высокий, его улыбка кажется циничной, она вошла у него в привычку.

— Ну что, тяжело пришлось? — спросил он.

— Ничего, всё в порядке. Будет в порядке.

— Тебе повезло! Честное слово! — И его ухмылка разрослась шире, во всё лицо, прежде чем он тронулся с места. — А меня, например, в мой первый день здорово достало! Тк случайно совпало — прямо сразу — самый тяжёлый случай! Самоубийство на рельсах железной дороги. Человека разнесло на тысячу кусков — представляешь, что это такое? И вот начались поиски! Там челюсть, там обрывок кишки! Очень неаппетитно… Мы часа три искали в траве, сбрасывали всё в ванну, пока не набрали столько-то и столько-то килограммов. Но на человека эти килограммы уже ничем не походили…

Мы припарковались на стоянке Восточного кладбища. Уве вышел из машины и прихватил бумагу.

— Все эти оформления и бумажные дела отнимают много времени. Поначалу это даже радовало: всё-таки с бумагами — не с трупами. Но потом становится скучно.

— А тебе, кажется, нравится твоя работа, а?

— Слушай, я получил хорошее образование — дипломированный торговый представитель в области индустрии. Но там и без меня оказалось много народу. — Он уставился в зеркало заднего вида, проехался пятернёй по своим коротким тёмным волосам с проседью, а потом, не глядя на меня, подчёркнуто небрежно пробормотал: — Скажем, так: здесь чувствуешь себя живым. И тебе не приходится выслушивать от твоих клиентов всякую ахинею. А это дорогого стоит!