Сюрприз под занавес
Шрифт:
Однако мечта разобраться во всем самой еще не умерла в Епифанцевой, поэтому она внимательно прислушивалась к «допросу». И даже кое-что записывала для себя на одном из Динкиных листов. Выделяя главное. И ужасаясь чужому коварству: кто-то прекрасно маскировался!
Завистливо поглядывая на внешне невозмутимую Лельку, Маша пыталась сообразить — по каким критериям подруга собирается вычислить преступника.
Читанные детективы вбили в Машину голову два принципа: виновник чаще всего тот, на кого меньше падает подозрений. Или наоборот — против
Маша волновалась, не зная какой из этих двух линий придерживаться. Что касается детективов — первая ей нравилась больше, там дольше сохранялась интрига.
Но ведь в жизни, насколько Маша знала, чаще случалось наоборот. За решетку попадал тот несчастный, против кого больше улик. Никто не сомневался в его виновности!
Маша хмурилась: с уликами туговато. Если только расстараться как следует, поднапрячь память…
Томка, мышь серая, добрых два часа тут болтала! Неужто впустую?!
Прибежала Динка и тут же полезла к Маше. Вывалила ей на колени подарки Софи и заставила восхищаться старинными игрушками — «правда, Маша и сама маленькой такими же играла?»
Шепотом!
«Вот что значит хорошее воспитание»,— одобрила Маша, с искренним любопытством изучая многочисленные безделушки.
Маша осторожно перебирала их и не решалась признаться ребенку, что все свои куклы она приобрела уже будучи замужем. Чтоб хоть как-то компенсировать невеселое, нищее детство.
И даже прижимистый Ванька словечка против ни разу не сказал, когда Маша ставила на полку специально изготовленного стеллажа — лично заказывала! — очередную игрушку. Лишь кряхтел и жалостливо хмурился, когда жена прижимала к себе какую-нибудь заморскую Барби или пушистого медвежонка. И намекал, таракан рыжий, что с малышом возиться не в пример интереснее.
Сравнил!
Потом древние игрушки на Машиных коленях сменил тяжелый альбом с рисунками умершей Риты — «жаль ее, да, Маш?»
Маша рассматривала карандашные и акварельные работы и послушно кивала. Некоторые рисунки ей действительно нравились. Порой не верилось, что художник — маленькая девочка, чуть старше Лелькиной дочери.
Динка все картинки уже наизусть помнила, так что ее терпения надолго не хватило. Минут через пять она убежала играть с Крысом.
Однако Маша не отложила альбом. Внимательно прислушивалась к беседе сестер и перелистывала страницы.
Едва ли не впервые в жизни Маша понимала, ради чего Лелька порой «выбрасывала деньги на ветер». И жалела, что сама тратилась лишь на тряпки и драгоценности.
«Тут я пролетела,— угрюмо размышляла Маша, восхищенно рассматривая следующий рисунок, — интеллигентные девицы всегда интересуются искусством. Выделяют денежки на подобные картинки, а не тащатся по-мещански от нового колечка с брильянтом. Или от французского белья. Или итальянской обуви. Потому что морально растут, а я топчусь и топчусь на месте.»
Маша удрученно вздохнула, признавая собственное несовершенство. Полюбовалась
Маша хмуро порадовалась своей бездарности, та гарантировала ей смерть от глубокой старости. Лет эдак в сто двадцать, есть учесть Машины каракули на уроках рисования и полученные за них тройки.
Потом Маша вдруг обиделась за себя и гордо подумала: «Зато я книжки стала читать умные — не только женские романы да детективы. Ванька как их видит, сразу кривится, будто лимон укусил. Не хочет, таракан рыжий, моего роста над собой.»
Маша осторожно провела пальцем вдоль последнего пейзажа и пожалела, что следующие страницы альбома так и остались незаполненными — не успела Рита. Укатился ее мяч на дорогу и…
Страшно.
Стараясь не думать о безвременно погибшей девочке, Маша отложила альбом. Сжала кулаки и сказала себе, привычно гневаясь на отсутствующего и в общем-то безвинного Ваньку: «Но я его сделаю, да.— Это Маша не о Ваньке, а о неведомом преступнике. — И себя сделаю. Вот вернусь домой, и сразу буду по музеям ходить. Или прямо здесь начать? В Питере? Зачем откладывать?»
Маша хмыкнула: «Ну да, я начну… это… морально расти, а меня тут же под белы рученьки, да на нары! Чтоб мне потом те шедевры музейные за колючей проволокой снились. Нет уж, пока ворюга и убийца на свободе, нужно не о высоком думать, а о преступлении. Вот вычислю гада…»
Маша подошла к столу и стала рассматривать Динкины рисунки. Изучала их и опасливо косилась в сторону малолетней Лелькиной дочери.
Маша искренне не понимала, как могла маленькая девочка додуматься изобразить солнце в виде большой печальной рыбы. Та плавала над сплошным серым морем туч и не могла найти окна: земля исчезла.
Круглые глаза рыбы-солнца казались оторопевшей Маше пронзительно грустными. Словно бедняжка кружила подо льдом и просвет в облаках играл роль полыньи. Не отыщет его рыба-солнце и умрет, задохнется от одиночества.
Маша торопливо отвернулась от рисунка. И даже зажмурилась, изгоняя из памяти образ живого и печального солнца. Потом сочувственно посмотрела на Лельку — ну и хлебнет, подруженька, с такой-то дочерью! — и агрессивно воскликнула:
—Хватит переливать из пустого в порожнее!
Динка перестала почесывать Крысу толстенькое пузцо, и пес разочарованно запыхтел. Лелька улыбнулась. Тамара облегченно откинулась на подушки, у нее саднило горло.
—Давайте о деле, — предложила Маша.— Каждый пусть назовет имя подозреваемого, и объяснит — как к этому пришел. А потом мы сравним и может, вычислим настоящего вора. Говорят же — одна голова хорошо…
—А три лучше,— прохрипела Тамара и безнадежно махнула рукой.
Лелька пожала плечами. Ей не хотелось говорить. Лучше бы остаться одной и спокойно обдумать все, что вытрясла из сестры.