Сюзерен
Шрифт:
— Я так не сказал.
— Да, но почему-то подумал, что эти достойные люди могут служить пожирателям младенцев? Самому-то не стыдно, а?
— Я просто услышал…
— И тут же поверил! Ах-ах, пьют кровь, едят людей… — Князь наставительно поднял вверх указательный палец: — И это — образованный человек, мастер, чего уж там говорить обо всех прочих. И много таких дураков из Матаро убежало?
Николас Глейдахо потупился:
— Да хватает. Я вот продал свой дом!
— Вот дурень! — покачал головой Вожников.
— Точно, дурень! — неожиданно согласилась до того молчавшая женщина. — А я ведь ему говорила —
— Насчет бредней — это ты верно заметила, э-э-э…
— Люсия меня зовут, сеньор. Хорошо, я еще не все продала!
— Как не все? — изумленно моргнул бондарь.
— Мастерскую только заложила… хоть ты мне и поручил продать.
— Ах вон оно что! — обманутый собственной супругой Николас сдвинул на затылок шапку. — То-то я и смотрю, что-то денег выручили мало. Так ты, значит…
— Повезло тебе с супругой, мужик! — снова расхохотался князь. — В общем, так — спокойно возвращайся обратно. Кстати, ты знаешь, сколько «король варваров» берет налогов с домовладения и мастерской?
— Сколько?
— Двадцатую часть! Что, не веришь? А в жареных младенцев поверил, господин бондарь!
Было ясно, что кто-то распускал самые гнусные слухи. Кто? Король Альфонсо? Кастильские регенты? Обоим это было бы выгодно… на первый взгляд.
— Ладно, в Матаро разберемся, кто там воду мутит, — себе под нос пробормотал Вожников. — Скоро уже и будем. Эй, Николас, можешь ехать обратно с нами! Никто не обидит.
Сняв шапку, бондарь поклонился в пояс, а следом и вся его семья.
— Да, мы поедем, — сказала за мужа Люсия, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся вовсе не такой уж и пожилой, даже более того — вполне симпатичной дамой. В отличие от мужа, она даже не побоялась спросить: — Кто же вы такой, почтенный сеньор?
Князь улыбнулся:
— Тот, о ком вам все уши прожужжали. Король варваров!
— Ой! А с виду такой приличный мужчина…
Глава III
Матаро
Спустившись по узкой, заросшей высокой травой тропке к реке, Анна-Мария подобрала юбку и попробовала босой ногой воду — не такая уж и теплая, однако если и дальше так будет жарить, так быстренько можно искупаться. Правда, не забыть привязать коз, а то разбегутся по кустам — ищи их потом, не дозовешься, а уж если, не дай бог, затеряется хоть одна козочка… Дядюшка Бергам хоть и не злой, зря сироту не обидит, а все ж скуповатый, месяца три за пропажу отрабатывать заставит — и коз пасти, и в доме прибрать, и во дворе управиться, работы в хозяйстве старого Бергама хватало, особенно после смерти супруги, тетушки Карисы, царствие ей небесное. Анна-Мария, правда, тетушку и видала-то всего один раз, еще в раннем детстве, но много хорошего о ней слыхала — матушка покойная рассказывала. Д-а-а… хорошо хоть родственник есть — дядюшка Бергам, а то б куда Анна-Мария подалась-то, когда дом за долги забрали? Да ладно бы дом, а то так — хижину, но все равно жалко, а пуще того жаль скот: двух стельных телочек, нетеля да уток, славные были коровушки, и утки — славные… Да что уж теперь вспоминать?! Еще хорошо саму отрабатывать не заставили.
Так и в самом деле — искупаться? Девушка посмотрела в воду, уже не такую высокую, как неделю назад, зеленоватую, с качающимися лучиками солнца. Ох и жарит! Анна-Мария посмотрела
О, пресвятая Мадонна Монтсерратская!
Девушка уже скинула было юбку, да, вспомнив о козах, торопливо натянула обратно и со всех ног бросилась по тропинке вверх, к кустам орешника, чернотала и дрока, где на небольшой, заросшей сочной зеленой травой полянке, позвякивая медными колокольчиками-боталами, паслись три козы.
— И-и-идите-ка сюда, милые… Ой!
Анна-Мария вдруг оборвала фразу на полуслове, почувствовав, что здесь, на полянке, кроме нее самой и коз находился кто-то еще — таился за черноталом, взглядом нехорошим жег — видать, замыслили козу украсть, не иначе!
— А ну-ка, пошел прочь! — взяв в руку палку, гневно обратилась к кустам девушка.
О, когда надо, юная пастушка умела быть грозной! Однажды она даже прогнала с дороги злобного соседского кобеля, хоть тот и рычал, и лаял, а вот уступил-таки, убежал, поджав хвост. Так и сейчас будет…
— Ну? Кому я сказала-то?
— Не ругайся, красавица, — выбрался из кустов скромный монах в капюшоне. — Я вовсе не собираюсь воровать твоих коз, как ты, верно, подумала. Просто прилег отдохнуть в тенечке — а тут ты.
— Ой! — девчонка заметно смутилась. — Простите, святой брат, я вас и вправду приняла за вора.
— Ничего, лучше уж в эту сторону ошибиться.
Коричневый шерстяной капюшон — такой же, как и ряса, — прикрывал лицо монаха наполовину, так, что вовсе не было видно глаз, и Анна-Мария не очень понимала, как святой странник ее вообще разглядел, тем более назвал красавицей, что было очень даже приятно. Ведь на самом-то деле пастушка у местных парней не такой уж и красивой считалась: тощая, да и грудь едва выросла, к тому же — золотисто-рыжая, да еще веснушки.
— Славно на тебя смотреть, красавица, славно — ты, словно солнышко, сияешь вся! И глазки у тебя красивые…
— Да ладно вам, святой брат, — еще больше смутилась девушка.
Ей вдруг почему-то захотелось, чтобы этот добрый — несомненно, добрый! — странник поговорил бы с нею подольше, еще что-нибудь хорошее сказал, ведь добрых и хороших слов так мало в нашей жизни, куда меньше, нежели злых, уж это-то Анна-Мария давно по себе знала, мало кто с ней по-доброму говорил: дядюшка Бергам — тот все больше ворчал, местные деревенские ребята обзывались, она ведь для них приезжая, чужая. Правда, был там один мальчик по имени Себастьян, младший сын мельника…
— Ты слышишь ли меня, девица?
— А? — тряхнув головой, пастушка оторвалась от своих мыслей, даже сына мельника перед собой не представила — монах помешал, отвлек.
— Ты что же, спрашиваю, одна здесь? — Странник поправил на голове капюшон.
И как же не жарко-то? Наверное, Божье слово от жары спасает.
— Одна, — повела плечом Анна-Мария. — А что? Деревня-то наша близко, да и город недалеко.
— Вот-вот, недалеко… В Матаро-то всякого народу хватает. — Монах покачал головой, как показалось девушке, с укоризной, но и это пришлось собеседнице по душе — хоть кто-то проявил участие, побеспокоился, пусть хоть так, можно сказать, шутя.