Сжигая запреты
Шрифт:
Он смотрит. Я смотрю. Несмотря на расстояние, пробиваем пространство бешеными зарядами каких-то долбаных чувств.
Что-то валится в моей груди.
Легко, словно карточный домик. Оглушающе, будто бетонные плиты. Сокрушающе, как нечто живое.
Высвободившиеся эмоции окружают меня со всех сторон. Подхватывают и закручивают в сумасшедший водоворот.
Чертов… Чертов Шатохин!
Ничего удивительного, что он явился навестить моих родителей. Для него они родные люди. В нашем доме у Дани Шатохина даже комната своя имеется. Пока Тёма не женился, он часто оставался ночевать. Блин, да его когда-то просили присматривать
Даня знает, что я беременна… Знает, что выхожу замуж… Знает, что не хочу его видеть… И при всех этих составляющих притащился, как ни в чем не бывало, на ужин!
Может, еще и ночевать останется? Только этого не хватало! Не желаю с ним в одном доме находиться!
– Никита, – затянуто выдыхаю я, переводя на него расфокусированный взгляд. Снова все мое тело будто горячими иголками покалывает. А мышцы сводит спазмами. – Давай… Поцелуй меня…
4
Ты следишь за мной?
– Слышал, что в Тибет просто так не попасть, – замечает папа, разливая по бокалам вино.
Я фокусирую взгляд на том, как льется темно-красная жидкость, и неосознанно задерживаю дыхание. Толкая большим пальцем тонкий прут, нервно прокручиваю в руке вилку.
«Не смотреть на него! Не слушать! Отключиться! Думать о своем!» – в который раз напоминаю себе.
Но стоит Шатохину начать говорить, тут же обо всем забываю.
– Да, нужно специальное разрешение. Мне удалось получить, я же в этом монастыре два года назад был, – от звуков этого глубокого бархатного голоса мою кожу будто колючками обсыпает, и резко сбивается дыхание. Всасывая и закусывая изнутри верхнюю губу, замираю. Но сердце уже набирает запредельные обороты, расходясь по телу глухим затянутым эхом. – Я держу связь с одним монахом. И… В общем, так получилось, что там в монастыре меня многие после прошлого раза помнят.
Следует незамедлительный взрыв хохота.
– Черт… Я представляю, – смеется брат, сжимая пальцами переносицу. – Помнят и приняли еще раз? – поддевает иронично.
– Прикинь, да? – отзывается Даня в своей обычной манере, на позитиве. У него в жизни все неизменно легко. – Я славюсь не только блудом. Проявляю рвение и в других сферах. Есть вещи, ради которых меня можно терпеть.
– Данька… – протягивает мама с улыбкой. – Конечно же, тебя невозможно не любить, каким бы шалопаем ты не был, – заверяет его ласково, будто он один из ее детей.
Да уж… Я тоже когда-то была наивной и пыталась убедить Даню Шатохина, что его можно любить. Реакция на мою любовь у него была как у зверя – ты его гладишь, а он рычит и, нападая, вгрызается в твою сонную артерию клыками.
– Да без разницы, – слышу, как отмахивается. – Насчет этого не зацикливаюсь. У меня же девиз.
– Помним, помним мы твой девиз, – смеется папа.
«Наш девиз – блядство, похуизм и буддизм», – всплывает в сознании знаменитое изречение, которое Шатохин любил выдавать при каждом удобном и неудобном случае.
Вот как-то и папу не заметил. Проорал на всю округу. Долго хохотали потом. Будто это хоть сколь-нибудь весело!
Вздрагиваю, когда сознание уносит меня в смежные области памяти, которые я порой попросту не в силах глушить. Вспоминаю, как Даня рассказывал про мужскую
Тело бросает в жар. Враз дурно становится. До тошноты накатывает. Голова кружится настолько, что для того, чтобы сохранить равновесие, приходится отложить столовые приборы и прижать к столу ладони. По коже ползет липкая испарина. Я изо всех сил торможу себя, чтобы не подскочить и не вылететь из столовой на улицу.
– Все нормально? – выдыхает мне в ухо Никита.
Это и помогает выплыть из заточения собственного подсознания. Орос выпрямляется, и так как я поворачиваюсь, мы тотчас встречаемся взглядами. С улыбкой тянусь к нему и отвечаю тем же шепотом:
– Все отлично!
Пусть думают, что мы друг от друга оторваться не можем, поэтому в общем разговоре и не участвуем. Все, конечно, в курсе, что я «недолюбливаю» Даню Шатохина, но месяц назад я бы все равно не молчала. Дразнила бы его в разы жестче, чем брат. Стебала бы, не видя берегов. Не давала бы ничего спокойно сказать. Перебивала бы и передергивала каждую фразу. Сейчас же… Все слова в его присутствии разбегаются. Да и искать их особого желания не возникает.
– Дань, – от Лизиного мягкого и от природы нежного голоса у меня отчего-то выступают мурашки. Как это чаще всего случается, реагируют все. Ей не нужно кричать, чтобы быть услышанной. Одно лишь тихое слово, и все разом стихают, сосредотачивая на ней свое внимание. Шатохин тоже. Взгляд на него веду бесконтрольно, да так и застываю. – А расскажи подробнее, что ты там делал. Если можно, конечно…
В ожидании ответа невольно смотрю на его губы. И тут же, в надежде заблокировать очередную порцию рванувших из тайных закромов памяти кадров, прикрываю глаза. Но процесс уже летит, в темноте под веками сыплет яркими картинками наше горько-сладкое прошлое: как эти губы бесстыдно и решительно касались, как горячо целовали, как нетерпеливо ласкали… Противясь этим воспоминаниям, так же быстро распахиваю глаза.
И вдруг сталкиваюсь взглядом с Даней.
В сердце вспышка, будто разряд в пять тысяч вольт. А за ним – ударная волна, разрывающая мою грудь на микрочастички, не оставляя живых тканей.
Ну что за смертельная хворь?!
Почему?!
Как?!
Казалось, больше такого не допущу. Ни с кем и никогда. А с Даней Шатохиным и подавно! И вот… Один его взгляд, и взрыв.
– Да ничего такого, Лиз, – проговаривает он медленно, будто слегка растерянно, но все же раньше, чем я сама вспоминаю, что мы в этом помещении не одни. И снова в моей груди целый ураган проносится, распознать не в силах, что за чувства он несет. Восторг от Даниного очевидного замешательства? Разочарование? Огорчение? Удовлетворение? Безумное волнение? Или все вместе? – Как ты уже, наверное, поняла, я жил в буддистском монастыре…
Подскакиваю для самой себя неожиданно.
– Можно, мы уже пойдем? – перебиваю резко.
Данин взгляд уходит в сторону, на Никиту. Быстро, почти мимолетно он его припечатывает и возвращается обратно на меня. И вот тогда я вижу в его глазах то, чего весь день добивалась моя истерзанная душа: ярость, ревность и боль. Эти чувства у бессердечного Даниила Шатохина, если прорываются, являются такими сильными, что сметают все внутри меня.
Выживаю на инстинктах.
Хорошо, что родители не пытаются задержать.