Т. 02 Вне всяких сомнений
Шрифт:
— В чем дело?
— Это Хуан Вальдес!
— Ты его знаешь?
— Да я же тебе говорил — студент с юридического, ясновидящий.
— Хм… На сей раз острый глаз подвел его. Повезло еще, что жив остался. Фил, стань туда, тебе будет лучше видно.
Коуберн отключился, забыв о присутствии Хаксли и сосредоточив все свои интеллектуальные способности на искалеченной плоти, лежащей перед ним. На черепе была вмятина — по-видимому, след резкого удара о какой-то твердый предмет с тупыми углами. Над правым ухом виднелась небольшая рана. До обследования невозможно было сказать, сильно ли пострадала костная структура и сам мозг.
Поверхность
Тонкие длинные пальцы хирурга в светло-оранжевых перчатках осторожно и проворно двигались в ране, как будто жили и действовали сами по себе. Они убрали разрушенную ткань с обломками кости, иссекли поврежденную твердую мозговую оболочку и серую мозговую ткань. Ткань погибла совсем недавно, и составляющие ее клетки еще не ощутили этого. Хаксли заворожила мини-драма, разыгравшаяся у него перед глазами; он потерял счет времени и не мог бы восстановить в памяти последовательность операции. Он помнил только краткие приказы медсестре: «Зажим!», «Ранорасширитель!», «Тампон!» Помнил звук крохотной пилы, глуховатый вначале и противный, как у бормашины, потом, когда пила врезалась в живую кость. Помнил, как хирург осторожно уложил шпателем поврежденные мозговые извилины. Не веря в реальность происходящего, Фил смотрел, как скальпель вонзается в разум, строгает тонкую стенку рассудка.
Медсестра трижды стирала пот с лица хирурга.
Воск сделал свое дело. Вителлиевый сплав заменил кость, повязка предотвратит инфекцию. Хаксли наблюдал бессчетное количество операций, но сейчас опять, словно впервые, испытал то острое чувство облегчения и победы, которое появляется, когда хирург отворачивается от стола и по дороге в раздевалку начинает снимать перчатки.
Выйдя из операционной, Фил увидел, что Коуберн уже сбросил маску и шапочку и пытается достать сигарету из кармана под халатом. Хирург снова стал обыкновенным человеком. Улыбнувшись, Коуберн спросил:
— Ну что, понравилось?
— Здорово! Я впервые наблюдал за трепанацией так близко. Ведь из-за стекла не слишком хорошо видно, сам знаешь. А он поправится?
Коуберн посерьезнел.
— Ах да, он ведь твой друг! А я и забыл. Извини. Да, я уверен, что все будет в порядке. Он молод, силен и отлично перенес операцию. Дня через два можешь сам зайти посмотреть.
— Ты ведь удалил большую часть речевого центра. Он сможет говорить, когда поправится? Не наступит ли афазия или еще какое-нибудь расстройство речи?
— Речевой центр? Да я к нему даже не приближался!
— Что?
— Фил, в следующий раз возьми камешек в правую руку. Ты же стоял напротив меня, не помнишь? Я оперировал на правом полушарии, а не на левом.
Хаксли недоуменно вытянул перед собой руки, перевел взгляд с одной на другую, затем лицо его прояснилось, и он рассмеялся:
— Ну конечно! Знаешь, я их вечно путаю. И в бридже всю жизнь забываю, чья очередь сдавать. Но постой-ка: у меня так прочно засело в голове, что ты оперировал на левом полушарии… Я перепутал. Как ты думаешь, это скажется на его нейрофизиологии?
— Да нет, если судить по моему прошлому опыту. Он и не заметит, что у него чего-то недостает. Я оперировал в terra incognita, дружище, в неизвестной области. Если у той части мозга, в которой я копался, и есть какая-то функция, то
Дз-з-зинь!
Джоан Фримэн машинально протянула руку и выключила звонок будильника, плотно зажмурив глаза в тщетной попытке удержать ускользающий сон. Она не сразу пришла в себя. Воскресенье. Ведь в воскресенье не нужно рано вставать. Так зачем же она поставила будильник? Внезапно все вспомнив, Джоан выскочила из постели, шлепая по прохладному полу теплыми босыми ногами. Пижама полетела на пол, а сама Джоан — под холодный душ. Взвизгнув, она включила горячую воду, потом опять холодную.
54
название детской английской песенки, которую часто упоминают в художественных произведениях, например в пьесе Агаты Кристи «Мышеловка».
К тому времени, когда колеса машины, поднимавшейся по склону холма, зашуршали по гравию подъездной дорожки, Джоан уже успела уложить в корзинку еду и наполнить термос. Она поспешно надела кроссовки, застегнула брюки и взглянула на себя в зеркало. Неплохо. Конечно, не Мисс Америка, но и не пугало какое-нибудь.
Послышался стук в дверь, звонок в дверь и баритон — все разом. Баритон спросил:
— Джоан! Ты одета?
— Почти. Заходи, Фил.
За Хаксли, одетым в слаксы и тенниску, шел другой мужчина. Хаксли представил их друг другу:
— Джоан, это Бен Коуберн, доктор Бен Коуберн. Доктор Коуберн, это мисс Фримэн.
— Я чрезвычайно признателен вам, мисс Фримэн, за то, что вы разрешили мне приехать.
— Не стоит благодарности, доктор. Фил так много рассказывал мне о вас, что я просто жаждала познакомиться.
Поток светских условностей лился легко и естественно, словно заученное наизусть ритуальное песнопение.
— Джоан, называй его Беном. Сбей с него спесь.
Пока Джоан и Фил укладывали в машину вещи, Коуберн осматривал жилище девушки. Отделанная сосновыми панелями большая комната, огромный, но уютный камин, полки беспорядочно заставлены книгами — в общем, можно составить представление о личности хозяйки. Он прошел через открытую застекленную дверь в крошечный дворик, мощенный кирпичами, поросшими мхом. Во дворике стоял шандал для жарки мяса, маленький пруд в углу блестел в лучах утреннего солнца. Бен услышал, как его зовут:
— Док! Поторапливайся! Время не ждет!
Он еще раз оглядел дворик и вернулся к машине.
— Мне нравится ваш дом, мисс Фримэн. Зачем уезжать с Бичвуд-драйв, если в Гриффит-парке ничуть не лучше?
— Как это зачем? Если остаться дома, получится не пикник, а просто завтрак. Зовите меня Джоан.
— А можно как-нибудь напроситься к вам на «просто завтрак»?
— Отшей этого типа, Джоан, — театральным шепотом посоветовал Фил. — У него грязные намерения.
Джоан собрала остатки еды. Три большие обглоданные кости, бывшие недавно толстыми аппетитными бифштексами, оберточная бумага и завалявшаяся булочка полетели в костер. Джоан встряхнула термос. В нем забулькали остатки жидкости.
— Хотите еще грейпфрутового сока? — предложила она.
— А кофе есть? — спросил Коуберн и вновь обернулся к Хаксли: — Так, говоришь, его дар ясновидения совсем пропал?
— Сколько угодно, — сказала Джоан. — Наливайте сами.