т.2. Проза и драматургия
Шрифт:
— Не может быть, чтобы у такой красивой девицы не было бы парня.
— Это точно, — сказал Вайнер, — парень у нее есть.
Они говорили друг с другом, явно адресуя мне свои слова.
— Конечно, он, может быть, не здесь живет…
— Да, может быть, он живет в другом месте… или в отъезде сейчас.
— Да и вообще завтра нам, видать, отсюда сматываться…
Вот это было почти наверняка. Фронт уже погромыхивал совсем рядом, за лесами шли бои. Вовик расхрабрился и передал мне: скоро будем у вас, держитесь! Да. Это было печально. Так печально, что и сказать нельзя. Я должен сегодня же объясниться. Я, конечно, не принц с летающей
Она не шла через поляну, она бежала, бежала прямо ко мне, ко мне, и ни к кому другому! Косыночка сбилась набок, волосы льняные вьются по ветру, ноги загорелые мелькают среди травы. И сердце замерло! Боже мой, как я тебя люблю, Танечка! Она ворвалась в машину, прыгнула на сиденье, повернула ко мне счастливое лицо.
— Ох, ну и запыхалась! — сказала она, поправляя волосы. — Давай!
Неужели она видела, как я собираю цветы? И все поняла?! Я достал с больших аккумуляторов букет и дал ей.
— Танюшенька! Это от всей души, честное слово!
— Спасибо, — сказала она, — а где письмо?
— Я еще не написал… да я тебе все скажу просто так… словами.
Она удивленно посмотрела на меня.
— А ты что, его читал?
— В некотором роде читал, — улыбнулся я.
— Как тебе не стыдно, как тебе не стыдно! — закричала она. — Читать чужие письма — самая низкая подлость!
— Почему — чужие? Мы же говорим о моем письме. К тебе.
— О чем?
— О моем письме к тебе, — пролепетал я, чувствуя, как почва уходит куда-то из-под ног.
— О каком твоем письме? Я не понимаю, какие вы шутки шутите! Где Артуркино письмо? Я же ведь на дороге дядю Захара встретила, он мне все рассказал!.. Ну ладно, Костя, ну кончайте разыгрывать!
Ужасная догадка поразила меня.
— Это старичок на мотопеде?
— Да, — сказала Таня, — он старый уже, ноги больные, а почты много.
— Ткаченко! — закричал я.
Шурик тут же показался в двери.
— Отдай письмо.
— Какое письмо? — невинно спросил Шурик.
— Давай, давай, — сказала нетерпеливо Таня, — мне дядя Захар все рассказал.
— Ах, письмо… — Шурик полез в карман гимнастерки и вынул треугольный конверт без марки.
— От А. Метелкина, — сказал он.
— Да, — сказала Таня, — от А. Метелкина.
Она схватила конверт, посмотрела штамп.
— Шесть дней шло, — сказала она.
— Да, — сказал я, — почта плохо работает.
— Спасибо, ребята, — сказала Таня и вышла из машины.
— Мы тебе дрова наготовили, — сказал Шурик.
— Спасибо.
Она пошла по поляне, развернула письмо и читала его на ходу, спотыкаясь о кочки. Я посмотрел на Шурика — тот отвел глаза.
— Ну что, — сказали, — врезатьтебе?
— Перестань, мы хотели как лучше!
— Серьезно, — вдруг сказал Вайнер, который, как оказалось, стоял около машины, — мы видим, как ты переживаешь, а тут этот старикан привозит письмо ей от жениха. Ну мы решили притыритьего. Чтоб тебе расстройства не было.
— Хвакт, — сказал Шурик, — мы ж видели, какое дело разгорается!
— А отец у нее в больнице лежит, она к нему каждое утро ездит.
— Ефрейтор Вайнер!
— Ну вот, я к тебе как к человеку, а ты — «ефрейтор Вайнер»!
—
— Слушаюсь!
Сеня ушел, а Шурик все топчется.
— Может, что не так вышло, товарищ сержант…
— Иди, иди…
…Днем по дороге шло много войск. Шли бронетранспортеры, танки, ракеты, пушки. Они отступали. Над ними неслись самолеты. Над этими самолетами летали другие самолеты, кружились парами в голубом небе, оставляя белые инверсионные следы. Со всех сторон грохотала артиллерия. Это шел к нам фронт. Вовика уже так хорошо было слышно, что я убавил громкость почти до минимальной… Мои мальчики переживали за меня. То Шурик заглянет — ключ ему в бардачкепонадобился, то Сеня насчет связи интересуется. Все глядят — как я, чтобы я чувствовал плечо друга. Ладно. Спасибо. И о том, что случилось, — ни слова. Только Сеня сказал — «Смотри, Седачом не стань!» Ах да, Седач… Действительно… Есть в нашей роте такой чудак. По вечерам в «личное время» этот маленький курносый парень шел в радиокласс, садился в угол и писал письма. Каждый день. Писал и никуда не отправлял. Все в роте давно знали, что девушка, которую любил ефрейтор Седач, вышла замуж. И все же Седач писал ей каждый день письма и складывал их в тумбочку. Потом, когда старшина Кормушин брал связки их двумя руками, словно намереваясь выбросить ввиду непорядка в тумбочке, Седач нес письма в свой чемодан в каптерку. И никто в роте не смеялся над ним. Только рядовой Дубчак иногда заходил в класс и говорил Седачу: «Нет, Седач, я тебе серьезно советую отослать письма в Союз писателей. Ведь у тебя скоро на роман наберется. Большие деньги будешь иметь, а?» Седач отворачивался от него, не отвечая, не сердясь, только все скрипел ручкой. Все в роте понимали Седача. Один Дубчак смеялся. И за это его все ненавидели…
Да, скорей бы наши пришли! Ну чего они там, резину тянут?Надо поднажать как следует — и все!
И мои молитвы сбылись! Вечером по мосту загрохотали плавающие танки разведроты. Я получил приказ свертываться. Я выполнил свою задачу и был уже никому не нужен. Ну, давай, дорога, гони меня от этих мест! Я уеду под другие небеса, где не летают летающие тарелки, где не видать мигающих спутников, где идет караульная служба и снег падает на снег! Шурик с Сеней свернули палатку, размаскировали машину, вывели ее на середину поляны. Вдруг с дороги вездеход — и к нам! Комбат приехал. С кузова Вовик пилоткой машет.
— Достойнейший сеньор! — кричит он.
Мне не до шуток, но традиция не может быть нарушена.
— Что скажешь, Яго? — спрашиваю я.
— Когда вы сватались к сеньоре, знал ли Микелио Кассио вашу к ней любовь?
— Нет, не знал, — сказал я.
— Это не по тексту, — удивился Вовик.
— Я знаю, — сказал я. — Это не по тексту. Это по жизни.
Комбат, кончивший с кем-то переговоры по радио, наконец вышел из машины, я доложил ему по форме. Мой отъевшийся экипаж стоял навытяжку. Комбат поздоровался со всеми.
— Сержант Рыбин, — сказал он, — действиями вашего экипажа очень доволен командующий. Объявляю вам от его имени благодарность, а от своего — краткосрочный отпуск на родину на десять суток с дорогой!
— Служу Советскому Союзу!
— Досталось вам тут?
— Один раз, — сказал я.
— Костя! — Я стоял навытяжку перед комбатом, но все обернулись. — Костя!
Таня звала! Она стояла недалеко от нас в пальтишке, накинутом на плечи.