Та, что меня спасла

Ночь Ева

Я молчу. Он молчит. Но взгляды наши перекрещены намертво. Он не договаривает, но даёт понять, что знает гораздо больше.

– Ну, а теперь готовь ручку, Гинц. Подпишем бумаги. И готовься к бою. Ты ведь умеешь драться, не так ли?..

Он опускает голову. Открывает папку. На губах его – улыбка. А я наконец-то чувствую, что расслабляюсь. До головокружения. До рези в желудке. Вот уж воистину: не знаешь, где найдёшь, где потеряешь…

37. Тая

«Абонент недоступен» – как

же это вовремя. И снова наваливается паника. Эдгар отключил телефон? Вот так – ни слова, ни объяснений? Только дурацкие фотографии по всей сети и репортажи? Так он хочет дать понять, что игры закончились? А я тут пыталась быть гордой, не звонить. Хотела дождаться, пока он сам позвонит или придёт, чтобы всё объяснить. Видимо, не дождусь.

Это помутнение в голове. Мне жаль себя до слёз, но плакать как раз и не получается. Я обнимаю телефон и скручиваюсь калачиком на полу. Запечатываюсь в позу эмбриона. Кажется, не так больно, когда колени поджаты к груди.

А потом на смену слабости приходит пусть не спокойствие, но некое равновесие. Эдгар не мог так со мной поступить. Я глупая и безвольная девочка, не научившаяся бороться за своё. Кто бы она ни была, ей Эдгара не видать. Он мой муж. И пусть эта белая моль не надеется, что я его легко отдам в её когтистые лапы.

Я встаю на колени, пошатываюсь, а затем поднимаюсь. Бросаю взгляд в зеркало. Кажется, Аль увлёкся и, кажется, напором своим сумел сломить сопротивление Лады. Она в руках его висит, как раненая птичка. Вот же дракон. Я ещё с тёткой познакомиться не успела, как он захватил её в плен.

Обойдётся. Подождёт, если ему действительно так важно поладить с ней. Не виделись они сто лет, потерпят и ещё немного. Я спускаюсь по лестнице на кухню. Ставлю чайник. Всем нам нужен глоток горячего и плюшки. Без сладкого никак сейчас не разобраться.

Уровень глюкозы в организме – критический. Планета заражена вредоносным вирусом. Спасутся лишь единицы, и то если будут действовать сообща.

– Эй, вы, инопланетяне! Ваша космическая тарелка разбилась. Вы захвачены в плен и инфицированы. Помогут инъекции чая и ватрушек. Вылезайте из своей рухляди. У нас тут кислород и почва под ногами твёрдая.

Лада смотрит на меня с испугом. Глазами хлопает. О, да. Тайна. А я всё гадала: с чего бы? Оказывается, глаза у нас одинаковые. А так сходство смутное. Можно сказать, никакого вообще. Это если только приглядываться.

– Она всегда такая? – кажется, ещё немного – и тётя моя заикаться начнёт.

Вблизи Лада не так молодо выглядит, как издали. Под тридцать. Щурю глаза и напрягаю извилины, пытаясь высчитать. Если Насте было восемь, а Ладе девятнадцать…то тётке сейчас тридцать два. Неплохо для начала. Алю – тридцать. Значит, в то время ему семнадцать стукнуло. Отличный расклад для «люблю». Первая нержавеющая любовь? Судя по всему, он и не остыл к тётеньке моей ни разу. Даже наоборот – пламя так и вырывается у него из-под драконьего хвоста. Как бы не пригорело.

– Она обычно нормальнее, но в сложившихся обстоятельствах ждать адекватной реакции глупо, – отвечаю на её вопрос и

протягиваю руку: – Таисия Дмитриевна Гинц, урождённая Прохорова.

Лада идёт пятнами, как долматинец. Жаль, что не чёрными – на это забавно было бы полюбоваться.

– Лада Сергеевна Бакунина, – наклоняет она голову и руки мне не протягивает. Я смотрю на свою узкую ладонь, кручу её туда-сюда, пожимаю плечами и вытираю о штанину. На всякий случай. А то тётюлька, может, брезгует. Или заразиться боится. – Ты же слышала всю историю, Настя.

– Чай стынет, – я разворачиваюсь и иду в кухню. Краем глаза замечаю, как потешается Аль. Да он в восторге. Улыбка до ушей. Глаза сверкают, словно омытые дождём виноградины. Ну, понятно: он возбуждён, и кое-что в штанах не помещается, однако, это не мешает ему чувствовать себя свободно, как ветер. За что я его уважаю и люблю.

Молодец. Тётке придётся постараться, чтобы от него избавиться или наоборот: привлечь к себе внимание. Он такой – непредсказуемый. Минуту назад целовал, а через миг может и в позу встать. Гадостей наговорить вежливых.

Они пошли за мной. За стол сели. Меня даже дрожь пробрала – смех не смех, почудилось или нет, но у этой парочки жесты похожие. Специфические, можно сказать.

– Ты не хочешь верить, что это правда? – не притрагивается Лада к чаю. Только пальцами край чашки со слоником трогает. Я специально ей такую подсунула – весёленькую. У Аля много всяких подобных штучек: чашки неформатные, безделушки старинные, зубные щётки забавные и тапки с ушами да крылышками.

– Я ничего не помню, – прислоняюсь задницей к столешнице и с наслаждением рассматриваю новую тётку. – И рассказ твой ничего не всколыхнул во мне. Не помню родителей. Не помню, что была старше. Я ведь в школу ходила, да?.. Так вот, читать я умела, а писать заново училась. Даже если я та самая, о ком ты говоришь, то после всего случившегося я жизнь начала с шести лет. Таисией Прохоровой.

– Неудивительно, что он тебя узнал, – в глазах её закипают слёзы. – Ты очень похожа на мою мать и брата. Я в отца пошла. Глаза лишь нам одинаковые достались – материнские. Я пришла за тобой, На… Тася.

– Почему Тася?

– Так ты сама себя называла. У тебя не получалось ни Настя, ни официально-длинное – Анастасия. Тася. И мы тоже так тебя звали.

– Я никуда не пойду. Ты прости.

Аль тихо смеётся, заложив руки за голову. Наслаждается каждым нашим словом. Он уже выпил чай, слопал ватрушки. У него отличный аппетит и настроение.

– Ты наивная, Лада, – ласкает он мою тётушку взглядом. – Там целая армия безопасников ходы-выходы охраняет. Вы не успеете ногу через порог выставить, как вас сцапают и не дадут шага сделать. А потом прилетит Гинц на крыльях ужаса, и ты забудешь, как тебя зовут. Но я напомню, если что. Обращайся.

Лада переводит взгляд с меня на Аля. Туда и обратно. Она слишком серьёзно настроена. А мы дурачимся. Ей непонятно, почему.

Звонок в дверь. Лада бледнеет. Выпрямляется. Судорожно хватается за чашку. Спина у неё как не переломится – так напряжена.