Та, которой не было
Шрифт:
– Согласно легенде? Вы что-нибудь помните о том времени?
– Раньше мне казалось, что у меня было два воспоминания, связанных с Германией, но теперь более-менее отчетливо помню только одно.
– Что вы имеете в виду? Что стало со вторым?
– Когда была маленькой, мы часто вспоминали с родителями нашу жизнь в Х, мне рассказывали истории из моего детства, рассказывали о самом городе. Мне говорили, что там была парикмахерская для собак, и мне казалось, что я помню улицу, на которой она находилась, и ее витрину. Но сейчас это воспоминание настолько размытое, что я больше не уверена, что оно настоящее. Может, мне стало казаться, что я все это помню из-за того, что часто слышала упоминания об этом
– Да, конечно, это вполне возможно. А какое второе ваше воспоминание того времени? Оно похожих чувств не вызывает?
– Нет, не вызывает, – ее губы растянулись в легкой, немного грустной улыбке. – Оно не похоже на туманный образ, как из сна. Я его помню, как цельную историю. Психологи утверждают, что первое воспоминание ребенка о себе очень важно и откладывает отпечаток на всю его последующую жизнь, это так?
– Вы же знаете, Кэрри, это верно только ровно до той степени, насколько вы согласны это принять. Но давайте подробнее разберем ваше первое воспоминание о себе. Расскажите, пожалуйста, что помните.
Ранние детские воспоминания
– Должно быть, мне было около трех лет. Я и мать были не у себя дома, а в гостях у соседки. У нее была маленькая дочь приблизительно того же возраста, что и я, поэтому мы часто с ней играли. Но в моем воспоминании ее нет. Просто мы в гостях. Я слышу голос женщины, которая предлагает мне кашу. Я радостно соглашаюсь, но моя мать резко обрывает меня, укоряя в том, что я только что поела и что так нельзя себя вести. Я обижаюсь очень сильно и из-за обиды залезаю в шкаф, где прячусь среди длинных платьев и туфель. Правда, сейчас, когда рассказываю об этом вам, доктор Роуз, мне самой становится непонятно были ли мы дома, у соседки, или делили с ней часть квартиры, потому что неясно, залезла ли я в чужой шкаф или в шкаф с вещами матери. Потому что раньше мне всегда казалось, что этот шкаф принадлежал моей семье.
– Да, интересный вопрос. И как вы сами интерпретируете это воспоминание? Как оно сказывается на вашей жизни?
– Далеко не самое приятное воспоминание, доктор. Честно говоря, оно мне совершенно не нравится, и я бы променяла его на какое-нибудь другое, на что-нибудь, связанное с играми или развлечениями. Не вижу в нем ничего хорошего. Мать на меня кричит, повышает голос. Я обижаюсь, прячусь и закрываюсь от всего мира в шкафу. Моя типичная стратегия в жизни. Из-за неспособности переносить критику, особенно критику значимых для меня людей, я ограничиваю количество контактов и сама себя изолирую от социума.
– А как вам кажется, по какой причине ваша мать так себя повела?
– Все просто. Для нее всегда, что тогда, что сейчас было важно выглядеть правильной в глазах людей. Ее не волновало, что на тот момент могла почувствовать я, ей волновало только то, как нужно правильно поступать, как следует себя вести в гостях. Но если честно, то мне еще кажется, что в этом конкретном случае мог быть дополнительный мотив, что она могла недолюбливать ту самую соседку. И ей просто могло не понравиться то, что я так радостно отреагировали на приглашение, вот она и посчитала своим долгом так меня осадить.
– Похоже на то, что в этой ситуации ваша мать сделала выбор в пользу приличий? Какие чувства это у вас вызывает?
– Злость. Непонимание. Обиду, чувство несправедливости. Почему следовало так поступать с маленьким ребенком?
– Хорошо. Я понимаю вас, Кэрри. И у меня есть кое-какие идеи, что бы мы могли сейчас сделать с этим воспоминанием. Вы не против, если я вам сейчас предложу его пересмотреть и переписать? Думаю, вы уже слышали о подобной технике и, возможно, у вас уже есть мнение, что мысленное перепроживание воспоминаний с одновременной их модификацией по желанию не меняет реального прошлого.
– Да.
– Тогда, если вам будет так удобнее, могла бы я попросить вас закрыть глаза, Кэрри?
Девушка кивает и, ерзая в кресле, устраивается поудобнее. Закрыв глаза, она отвечает:
– Готова.
– Хорошо. А теперь давайте снова вернемся в тот момент, когда вам было три. Представьте, что снова оказались в Х, в комнате с мамой и соседкой, что вам три, опишите этот случай еще раз в настоящем времени, стараясь как можно глубже погрузиться в переживания.
– Хорошо. Мне три. Я слышу где-то с правой стороны голос соседки, предлагающей кашу, радостно отвечаю ей согласием и бросаюсь к столу. За спиной внезапно слышится голос мамы, которая останавливает и отчитывает меня. Она говорит, что я только что поела, что так нельзя себя вести. Я обижаюсь, бросаюсь к шкафу, забираюсь в него, сижу там под платьями среди коробок с обувью. Сижу и обижаюсь.
– А теперь оцените свои переживания от -10 до +10, где -10 – невыносимо плохо, а +10 – очень хорошо.
– Минус 7.
– Хорошо. Теперь у вас есть возможность изменить сюжет происходящего, как вам хочется, поменять стиль поведения или слова вашей матери или соседки. Вы даже можете добавить новых людей к этому случаю – все, что вам кажется, что может улучшить ситуацию и сделать так, чтобы теперь она воспринималась вами, как гораздо более приятная. Единственное, что вы не можете менять, – это ту точку во времени, когда она происходит. Итак, Кэрри, представьте, что снова проживаете той эпизод, но уже с новым сценарием, и опишите мне его, как и раньше, в настоящем времени.
– Мы с мамой заходим в гости к соседке. С правой стороны я слышу ее голос, она зовет мою маму по имени и предлагает нам обоим присоединиться к столу, потому что сейчас она будет кормить свою дочку. Она предлагает нам пообедать вместе с ними или хотя бы попить чай. Мама вежливо отвечает на ее предложение тем, что мы сами только что из-за стола, но она с удовольствием попьет чай с соседкой, и мне можно посидеть рядом с ней, тоже попить чай, пока те будут обедать. Потом она обращается ко мне и спрашивает у меня не хочу ли я посидеть рядом с ней или на коленях и попить чай. Я с радостью соглашаюсь. Пока взрослые болтают, мы с подружкой пересматриваемся и смеемся. Я не столько пью чай, сколько играюсь и всех смешу. Но пока я все это описываю, я чувствую себя до такой степени противоестественно, что у меня грудь как будто наполняется цементом и не дает дышать.
– Похоже на то, что обида не хочет просто так уходить?
– Нет.
– Скажите, пожалуйста, какие мысли при этом появляются?
– Почему опять я? Почему я всегда должна все за всех делать? Почему должна прощать и спускать на тормоза? Почему я должна представлять свою мать в то время счастливой, когда отлично помню, что она была совершенно всем недовольна, постоянно недовольна. Холодная, мрачная статуя с вечно потухшими печальными глазами, которую ничто не радовало. Ледяная, не способная улыбаться и радоваться жизни. Представлять ее жизнерадостной совершенно противоестественно. Мне легче представить, что я вообще не ее дочь. Я так устала над всем этим работать. Замучилась совершенно. Я не знаю, когда это закончится. Я ненавижу то время, когда была зависима от матери. Ненавижу быть маленькой, беззащитной, ненавижу, что не могла ничего сделать, ответить или лучше всего уйти. Лучше, чтобы меня вообще от них забрали и воспитывали где-то в другом месте, где-то, где меня бы ценили и любили. Как только представлю ее вечно траурную рожу, меня вымораживает и начинает тошнить. Они заслужили того, чтобы остаться без меня.