"Та самая Аннушка", третий том, часть вторая: "Долгий привал"
Шрифт:
Annotation
История, продолжающая цикл «Хранителей Мультиверсума».
Та же вселенная, другие герои, новые приключения, и, конечно Та Самая Аннушка!
Третий том, вторая часть.
«Та самая Аннушка», третий том, часть вторая: «Долгий привал»
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Глава 30
Глава 31
Глава 32
Глава 33
Глава 34
Глава 35
Глава 36
Глава 19
Разрушительница
— Как ты? — спросил я Дашу, когда машина нырнула в туман Дороги.
— Хреново, Лёха, — ответила девушка, устроившись на заднем сиденье. — Таращит, болит внутри, слабость чёртова. Ненавижу быть слабой! Мамка припёрлась, а я ни хрена не могу, даже удрать. А главное, ломает. Нет ничего хуже ломки. Колотит, как от голода, но не от голода… В конце концов, на всё готова, чтобы хоть кроху получить. Мамка меня так приучала коллапсы мутить, потому что в этом состоянии плевать на всё, что угодно сделаешь.
— У меня есть сенсус для тебя.
— Серьёзно? — воспряла она. — Охренеть. Лёха, ты мой кумир! Дорого обошёлся?
— Трофей.
— Тем лучше. Давай сюда скорее!
— С ума сошли? — резко сказала Аннушка. — Не на Дороге же!
— А, блин, точно, — согласилась Даша. — Забыла про эти приколы. Давайте тормознём где-то, а то терпежу нет.
Остановились в пустом срезе, пыльном и неприятном, просто на дороге, возле сломанной эстакады над замусоренным шоссе.
Даша выбралась из машины, села в траву на обочине, протянула руку:
— Дай!
Я вложил в неё шарик.
— Сама себя ненавижу в такие моменты, — сказала она, сжимая ладонь и зажмуриваясь. — Но я вообще к себе не очень.
Меня охватило странное ощущение, как будто я пробую на вкус чью-то боль, стыд, омерзение и отчаяние.
— Так, солдат, — сказала Аннушка, оттаскивая меня за локоть, — а ну-ка держись подальше. Поток такой, что даже меня цепляет. Хорошо, срез пустой, а то тут чёрт знает что могло бы случиться от выброса. Понимаешь теперь, почему на Дороге нельзя было?
— Что-то не очень.
— Был бы выплеск на пол-Мультиверсума, а нас выкинуло бы в какую-нибудь жопу мироздания.
— Жопее той, с зубастиками?
— Нет, — сказала Аннушка, подумав. — Жопее, наверное, не бывает. То жопа всех жоп. Если бы у жопы была своя жопа, то это было бы самое жопное её место.
— Слушай, а почему Даша туда не проваливается? Или, к примеру, Грета?
— Даша не корректор. Она не была фокусом, она не может вобрать в себя столько сенсуса в принципе, мне кажется. Поэтому от неё фонит так сейчас, через край выплёскивается. Грета… Я не знаю. Калеб говорил, Мелехрим проводил перворанговых через какой-то обряд, чтобы они стали почти как достигшие финала коллапса
— Зато скажет Конторе, — кивнул я. — Этим кто угодно и что угодно расскажет, я думаю. Как они её стреножили, а? Не пикнула даже.
— Знаешь, солдат, да насрать. Чтоб они провалились все — Контора, Коммуна, Конгрегация, альтери эти мутные… Не хочу, чтобы это было моим делом. Не хочу быть Искупителем.
— Да, может, ты и не он вовсе.
— Может. Но что-то со мной, солдат, определённо стало не так. Не как раньше. Что там эта жертва семейного насилия? Оклемалась?
Даша прилегла на траву, дышит ровно, глаза закрыты, выглядит нормально.
— Полегчало?
— Да. Конкретно прям. Хочется пойти и убить кого-нибудь. Жестоко, кроваво и изобретательно.
— Немного не тот эффект, которого я ждал.
— Не парься, Лёха, это просто сенсус. Меня всегда от него накрывает алым. Но вас я не грохну. Не в этот раз.
— А тебе точно надо именно такой? Я тут узнал, что они разные.
— Мамка всегда давала красный. Мафсала потом тоже давал красный, а я без понятия. Мамка просила Мафа подобрать под меня, так что, наверное, то, что надо. Он разбирается.
— Ага, — кивнула Анушка, — как никто. Но вот хочешь ли ты для себя того же, что для тебя хотела мать?
— Не задавай мне сложных вопросов сейчас, — отмахнулась Даша. — Дай просто на травке полежать. Я недолго. Мне не больно, это так редко случается. О том, кто я такая и как мне жить дальше, я подумаю как-нибудь в другой раз. Или не подумаю.
— Да лежи, сколько хочешь, мы никуда особо не спешим.
Девушка валялась на травке с полчаса, а мы успели перекусить, и я уже думал, что она уснула, но нет. Встала, осторожно подвигала плечами, покрутила торсом, наклонилась, распрямилась.
— Да, почти не больно уже. А ведь насквозь проткнула, аж кончик между сисек торчал. Хороший доктор. И дочка у него прикольная. Нарисовала моих портретов штук десять. Вышло лучше, чем на самом деле. Еле уговорила сжечь их потом.
— Зачем? — удивился я.
— Не хочу памяти о себе. Меня вообще быть не должно. И когда не станет, то пускай ничего не останется.
— Даша, — сказал я осторожно, — ты так-то взрословата для подростковых суицидных загонов.
— Чего? — рассмеялась она. — Не, Лёха, ты меня не так понял. Я от жизни не откажусь, хоть бы даже она состояла из одной боли вообще. Мне жить нравится. Травка, вот, солнышко. Людей нет. Хорошо! Люблю, когда людей нет. Вы не в счёт, вас я себе сама выбрала. Я мало что сама выбирала, всё больше мамка мне. Но когда жизнь закончится, то я не хочу, чтобы от меня что-то осталось, понимаешь?
— Не очень.
— Ну, как бы тебе объяснить… Вот, например, фоточки. Люди прям обожают фоточки. Чтобы и так, и сяк, и жопой об косяк. А потом кто-то их находит, смотрит и думает: «Вот дура какая-то была, а теперь нету, да и хрен с ней». Или сраные могилы. Ненавижу сраные могилы! Чёрт, где ни ткнись, везде эти мерзкие кладбища! В чём прикол? Зачем медитировать над трупом? Все эти даты, портреты, весь этот душный кринжовый вайб?
— Чтобы помнить? — предположил я. — Что был такой человек.