Табак

Димов Димитр

Кассир взял вожжи дрожащими руками.

– Сдерживай лошадь насколько хватит сил, не то она понесет, а мы будем стрелять.

Они были уже на самом гребне холма. Внизу тянулась глубокая ложбина, и за ней громоздились другие, еще более высокие холмы, пустынные, обледенелые, покрытые снегом. Проехали еще немного.

– Эй! – вдруг крикнул детский голос.

Кругом никого не было видно. Макс и Стефан, сразу забыв о волках, сжали рукоятки пистолетов.

– Эй! – откликнулся Стефан. – Где ты?

– Тут! На дереве! – послышалось в ответ.

Все трое вдруг заметили деревцо,

стоявшее шагах в двадцати от придорожной канавы. Среди его ветвей темнела человеческая фигура.

– Что ты там делаешь? – крикнул Стефан.

– Впереди волки!.. Или не слышите?

– Ты там замерзнешь! – сказал Макс. – Иди сюда!

– Я ужо замерз, – слабым голосом ответил мальчик. – Сам не могу слезть… Помогите!

Стефан хотел было спрыгнуть с двуколки, но Макс удержал его.

– Ты кто такой? – сурово спросил тюковщик.

– Сын Стоичко Данкина из Средорека… Эй, Стефан!.. Неужто не узнаешь? Рот фронт!

– Молодец парнишка! – воскликнул Стефан. – Узнаю… Стойне тебя зовут, так, что ли?

– Он самый! – ответил мальчик. – Который листовки в учительской разбросал на Первое мая.

– Ну, ты много не болтай о том, что сделал.

Стойне зашевелился в ветвях, по вдруг мертвым телом упал с дерева, да так и остался лежать неподвижно. Макс и Стефан догадались, что руки у мальчугана окоченели от холода.

Зловещий вой волков прозвучал вдали еще раз, потом неожиданно умолк. Изощренное чутье зверей уловило запах добычи. Стая приближалась, нельзя было терять время. Стефан и Макс, спрыгнув с двуколки, кинулись к лежащему на снегу мальчику. Стойне силился подняться, но одеревеневшие ноги не держали его. Это был щуплый русый шестнадцатилетний подросток, самый бедный и неотесанный крестьянский мальчик в гимназии городка. Стефан с большим трудом приручил его и привлек в Реме.

– В чем дело, Стойне?

– Беги, Стефан!.. Вас предали! – проговорил мальчик. Одетый в потрепанный полушубок и дырявые царвули, он весь посипел от холода. Чтобы лучше защитить ступни от мороза, он обмотал их тряпками и обвязал бечевками. Стефан и Макс принялись тереть ему руки.

– Говори тихо, – сказал Стефан. – Что случилось? Ты как пуганый заяц… Выше голову, дружок! Рот фронт!

– Рот фронт! – слабым голосом откликнулся ремсист. Од попробовал было сжать окоченевшие пальцы в кулак, по не смог и только поднял руку кверху.

– Ну-ну! – подбодрил его Стефан. – Коммунист не должен ничего бояться… Рассказывай!

– Из города приехали полицейские на грузовике, – тяжело дыша, начал мальчик. – Арестовали Цветану и теперь ждут вас в засаде около ее дома… Фитилек предупредил старосту по телефону, что вы едете в Шишманово, а тот сейчас же дал знать в город.

– Откуда ты это знаешь?

– Иван, рассыльный общинного управления, мне сказал… Он стоял за дверью и все слышал. Это наш человек.

– Молодец! Ну а ты?

– Я ходил в Шишманово, хотел у товарищей муки попросить… А как узнал о полиции, сейчас назад и понемножку сюда добрался… Потом слышу – волки, залез на дерево, стал вас ждать… Хорошо, что мороз… А то полицейские поехали бы по шоссе вам навстречу.

Макс и Стефан молча переглянулись.

– Предоставь

его мне, – сухо промолвил Стефан. Тюковщик отрицательно покачал головой.

– Ни в коем случае!.. – сказал он. – Без партийного суда мы не имеем права.

Они повели окоченевшего Стойне к двуколке. Теперь вой волков слышался совсем близко, а лошадь непрерывно ржала и перебирала ногами. Фитилек сдерживал ее с большим трудом. Только мысль о том, что у него нет оружия, а волки могут догнать двуколку, мешала ему бросить спутников и спасаться бегством одному.

– Вы с ума сошли! – закричал он, увидев Стойне. – погрузите повозку!.. Ну его к черту!

– Подлец! – прошипел Стефан.

– Не ругай его, – тихо сказал Макс.

В это время волки показались возле придорожной канавы. Их была целая стая. Длинные тени их быстро скользили по озаренному луной голубому снегу. Звери кинулись к двуколке. Фитилек дико вскрикнул – и лошадь рванулась вперед. Но, промчавшись несколько метров, двуколка за что-то зацепилась и стала. Теперь хищники только зловеще рычали. В двуколке что-то треснуло. Макс и Стефан кинулись к ней и увидели ужасную сцену: Фитилек упал и, лежа на земле у самого колеса, боролся со свирепыми зверями, а лошадь ржала и брыкалась. Макс и Стефан почти одновременно открыли огонь. Один волк подпрыгнул и, сдавленно скуля, растянулся на снегу а остальные, испуганные грохотом и вспышками выстрелов, отбежали в сторону. Два волка вернулись, но Макс пристрелил их одного за другим. Он уже овладел собой и стрелял метко, а у Стефана рука дрожала. Стойне пытался что-то сказать, но издавал лишь какие-то отрывистые, невнятные звуки. Поредевшая стая убежала в ложбину, но остановилась поблизости, в какой-нибудь сотне метров, и выжидала там, угрюмо и злобно рыча. Стефану волки теперь казались похожими на людей, готовящихся к новому нападению. Макс наклонился над Фитильком: кассир лежал совершенно неподвижно, зарывшись лицом в снег. Тюковщик приподнял его голову. За ухом зияла глубокая пулевая рана.

– Это мы его убили, – хрипло проговорил Макс. Стефан промолчал. Его еще пробирала дрожь, хоть он и знал, что опасность миновала. Немного погодя он подошел к лошади и стал ее успокаивать, похлопывая и поглаживая по шее. Макс оттащил труп Фитилька от колеса.

Вскоре они трое уже сидели в двуколке и мчались вниз по склону.

Труп Фитилька недвижно лежал на снегу. Лупа кротко сияла, и в ледяной тишине снова раздался заунывный вой голодных хищников. Потом вдруг прекратился. Стефан опомнился только после того, как двуколка спустилась на равнину и понеслась по гладкому шоссе – прямо к городу.

– Ну как? Отлегло? – спросил Макс – Ты очень разнервничался.

– Да, – ответил Стефан, – но мне кажется, что теперешнее мое спокойствие отвратительно.

Лошадь трусила медленно, устало. Только что Стефан хотел своими руками убить Фитилька, потом испугался волков, а сейчас совесть терзала его за то, что он успокоился. Макс печально задумался о суровости и противоречиях души человеческой.

– Нет, оно не отвратительно, – помолчав, сказал он, – если только ты сумеешь сохранить его и в минуту своей собственной смерти.