Табельный выстрел

Рясной Илья

— А я танкистом пропутешествовал, — вздохнув, произнес он. — Позже, правда. Не всю войну. Но Курская дуга моя была… Чайку не хочешь?

— А давай…

Поливанов заварил чай. И разговор как-то из современной действительности с облигациями, убийцами и милицией, с накопившимися материальными проблемами перетек в иную плоскость, в ту реальность, где рвались снаряды, и жизнь человеческая, с одной стороны, не стоила почти ничего — только пули или осколка. А с другой стороны, стоила все — потому что именно за жизнь своих близких, сограждан люди платили сознательно своими жизнями.

— Не поверишь, первую медаль получил, когда немца-снайпера

уложил, — говорил Ильясов. — Очень уж он нас на передовой донимал. Я простым минометчиком был, но сильно мне хотелось его достать. Думал — вот убью гада, и после этого, даже если в бою погибну, у меня с фашистом все равно счет один к одному будет. Ну, я ловушку сделал — куклу. И просек, откуда он лупит. И из мосинки его обычной, без оптики, ссадил.

— Ну ты мастер.

— Эх, нелегко нам было. Пехота, царица полей. Пока в бой вступишь, тысячу километров по пыли, распутице и по морозу своими сапогами промеряешь. Помнишь, как у Симонова: «Деревни, деревни, деревни с погостами, как будто на них вся Россия сошлась…» А у тебя в танке — с комфортом, тепло, хорошо.

— Особенно тепло, когда огонь к боекомплекту подбирается, — хмыкнул Поливанов.

— Ну, бывает. На то она и война. Кому как повезет. Но пехоте тяжелее, чем и летчикам, и танкистам. Потому что между мной и пулями ничего нет, никакой брони. И с супостатом лицом к лицу. Первую рукопашную помню — как будто кто другой тому фрицу, а не я, в шею штык вогнал…

— А я саперной лопаткой его… Из танка сгоревшего выбрался, и лицом к лицу сошлись…

— Страсть это все жуткая… Помню, под Сталинградом наступление. Друга моего осколком рубануло. Нам вперед надо идти. А там санитар какой-то — положите к раненым, мы о нем позаботимся. И позаботились. Когда после боя вернулся туда, где друга оставил, думал, не найду его, забрали врачи. Нашел…

— Медсанбат развернули?

— Забыли их. Несколько десятков. Они стеклянные были. Насквозь промерзли — морозы лютые стояли, — дрогнувшей рукой инженер провел по лицу, слеза покатились по щеке: — Извини, бывает такое. Сдержаться не могу.

Он сжал кулаки. Пришел в себя.

— А после войны что? — спросил Поливанов.

— Да нормально все. После войны все наши заботы — это такая мелочь, что даже смешно. Обидно, конечно, что нужда вязкая затянула. Понимаю, детей много, жена работать перестала. Государство помогает как может, завтраки в школе бесплатные, пионерлагеря, субсидии. Но все равно ребенку лишний раз конфету не купишь. Знаешь же, какие зарплаты у инженеров.

— Да почти такие же, как и у нас.

— Ну тогда ты меня понимаешь… Вон, отучился я на инженера. Не спал по ночам, не ел досыта, высшее образование получал. И доучился — зарплата в два раза меньше, чем у рабочего. Правильно это?

— Неправильно.

— Вон при Сталине, что бы о нем сейчас ни говорили, инженер инженером был, получал хорошо. Люди к образованию стремились, к профессии. А сейчас хоть в цех горячий возвращайся с голодухи. Хотя у меня одиннадцать рацпредложений… Эх, да чего я тебе плачусь, танкист. Никогда свои заботы на других не перелагал.

Поливанов внимательно глядел на Ильясова. Просчитывая лихорадочно, что делать дальше. Потом решился, махнул рукой. Он был на тысячу процентов уверен в своей правоте. Хотя и понимал, что делает что-то не то. Но по-другому никак не получается.

Заполнив быстро протокол, он протянул его Ильясову:

— Прочитайте и распишитесь.

Инженер, не глядя,

поставил подпись.

— А что не прочитали? — спросил Поливанов. — Может, я вам там лишнее убийство приписал.

— Да что читать-то? Если вы так, товарищ милиционер, от имени нашего советского государства поступили, тогда мне и жить незачем — делайте со мной что хотите.

— Тоже верно, — Поливанов встал, открыл сейф, вытащил бутылку армянского коньяка «Ахтамар», которую достал Абдулов на представительские нужды и на обмывание особо выдающихся достижений. Разлил напиток с божественным коньячным ароматом по стаканам в неизменных чекистских подстаканниках со щитом и мечом.

— Ну что, солдат, махнем за мир на земле. И чтобы нашим детям не испытать того, что довелось нам.

Чокнулись. Выпили.

— Так что со мной дальше? — спросил Ильясов.

— Сейчас пропуск подпишу. Проедетесь на машине с нашим сотрудником домой. Он изымет у вас облигацию, по миновании надобности вернем.

— Хорошо.

— Или еще по одной махнем?

— Ну, если только на донышке. Мне еще на работу.

Глава 25

Радио выдало очередную порцию новостей.

«В продажу поступили первые экземпляры автомашины «Москвич-408» производства Московского завода малолитражных автомобилей, не уступающие лучшим зарубежным моделям…

Общественными контролерами Киргизии выявлен факт занижения в несколько раз данных о наличии скота в частном секторе. В результате частник, у которого числится в десять раз меньше овец, сдает мясо и шерсть наравне с государством. Частные отары можно встретить и у Амударьи, и на пастбищах Кызылкума. Честные колхозники требуют обуздать обнаглевших собственников»…

Поливанов стоял у окна и смотрел на улицу, за которую сегодня взялась жара. Какое-то двойственное чувство владело им. С одной стороны, обрубалась перспективная версия. Казалось, счастье рядом, а синяя птица махнула крылом и растворилась в небе. Это если красиво сказать. А если по-простому — это называется облом. Притом хороший такой, качественный. Висит мочало, начинай все сначала… С другой стороны — какое-то внутреннее сопротивление возникло у Поливанова, когда он еще изучал материалы на Ильясова. Когда читал биографию этого человека, вместе со всей страной честно разделявшего все беды и горести, честно воевавшего, честно трудившегося. Когда читал документы, где проскакивало: «Ильясов — добрейшей души человек, всегда поможет», «Ильясов видит, человеку грустно, всегда улыбнется, скажет доброе слово». Как профессионал, подполковник понимал, что у человека может быть множество масок — для дома, для работы и для краж и убийств — все разные. Но все равно что-то протестовало в нем, хотелось, чтобы именно этот человек оказался невиновным.

Абдулов поехал изымать облигацию, Ганичев был на выезде, а вечно говорливый Маслов, видя, что в душе начальника гуляют ураганы, притих и решил не лезть со своими ремарками. Если начальнику что надо — сам все скажет. Что просили срочно сделать — опер сделал. А подполковника, судя по всему, день ждет нелегкий.

В кабинет заглянул лейтенант в зеленой форме:

— Товарищ подполковник, вас к замначальника Управления.

— Сейчас буду.

Поливанов взял свой неизменный блокнот в обложке из свиной кожи и направился по коридорам Управления, кивая встречным, которых успел по какому-то поводу узнать за время командировки.