Табельный выстрел
Шрифт:
На международном конкурсе песни в польском городе Сопоте первое место занял талантливый начинающий певец Иосиф Кобзон с песней «А у нас во дворе». Ранее он стал лауреатом Всероссийского конкурса артистов эстрады. Желаем молодому артисту творческих успехов и долгого успешного пути по выбранной им стезе…»
Вечерело. В кабинете были Поливанов и Маслов.
Поливанов ощутил после последних событий, как на него свалилась страшная усталость. Эта гонка с вечно ускользающей целью. Тонны информации. Мелькнувший и скрывшийся просвет. Все это страшно утомляет. Усталость накапливается. Не в первый раз. Она не сломает его. Она просто красит весь мир в черные цвета. Но надо двигаться вперед. До победного результата.
— Виктор Семенович, — подал голос Маслов. — Как вы отважились инженера отпустить? Я бы так
— Знаешь, Володя, — Поливанов отхлебнул чай. — Ты ведь еще молод. И дело даже не в возрасте. Просто ты не видел того, что видел я.
— Война?
— Да что война. Там все ясно. Мы против них. Стоять насмерть. За трусость — расстрел. Мысль о предательстве — лучше сразу пуля в висок… А вот что было вокруг войны.
— И что было? Расскажите.
— Хорошо… Только выпускной звонок прозвенел, я закончил десятый класс. И тут фашист двинул на нас всей своей черной мощью… Война. Настроения постепенно менялись от бравурных до панических… Ты слышал о Московском ополчении?
— Конечно, как можно об этом не знать.
— Вот именно. Знать. А я, мальчишка из сретенских переулков, с мозолями от лопаты после рытья окопов, ушел в это ополчение, когда немец подошел к столице. Обманом записался. Возраст приписал.
— Да ну.
— Вот тебе и ну. В ополчение брали всех, несмотря на проблемы со здоровьем. Вступали в него рядовыми и профессора, и студенты, и рабочие, и художники. Даже великий скульптор Вучетич ушел рядовым. Знаешь, они уходили на смерть, прекрасно понимая это. Их обучение, вооружение, опыт ничего не стоили против прущих на Москву отборных частей вермахта. Они знали, что, может, станут последней живой цепью, за которой не будет никого.
— Как вы выжили?
— Когда наша дивизия народного ополчения уже позиции занимала на подступах к Москве, командир меня вытащил за ухо с окопа. Он меня раньше знал и отлично представлял, что я только со школы. И сказал: «Тут, мальчонка, тяжелые дела будут, мало кто уцелеет. Так что дуй-ка ты отсюда к родителям». Я возмутился: мол, готов смерть принять героическую. А он мне — будет тебе еще время погеройствовать. И пинком препроводил. Знаешь, у меня до сих пор неприятное чувство — я должен был погибнуть там. И каждый день моей жизни мне теперь отдавать долг людям за тот пинок, которым меня отправил старый командир жить дальше.
— А остальные?
— Из нашей части почти никто не выжил. И никто не дрогнул. Это были мои соседи, знакомые, люди, которых я знад с детства. Были безобидные чудаки. Были суровые мужики. Некоторые добрые, некоторые злые и задиристые. Щедрые и скупердяи. Это все не важно. А важно то, что они умерли все, добровольно, чтобы отстоять наш город.
Маслов вздохнул, похоже, рассказ его пронял.
— Ив это же время в Москве братва гуляла вовсю, — продолжил Поливанов, помолчав немного. — Торгаши, куркули, мироеды, ворье мельтешили, как тараканы. Тогда из четырех с половиной миллионов москвичей два удалось эвакуировать на Восток, притом организованно и эффективно. А в середине октября 1941 года, когда фашисты стояли в ста километрах, вспыхнула паника — мол, Сталин давно в Куйбышеве и с Гитлером договорился Москву сдать. Я моему однокласснику морду разбил за такие слова. Но что толку кого-то бить, когда паника разрастается, как лесной пожар. И все крысы побежали, со своим, а то и с чужим барахлом. На шоссе Энтузиастов не протолкнуться было от людей и машин, двигавшихся в сторону Горького. Лезли вперед кулацкие морды, расталкивая друг друга локтями, выкидывая из грузовиков и вагонов женщин и детей. Некоторые руководители предприятий бежали со всей кассой. Были и такие обывательские разговорчики: «Немцы придут, они европейцы, при них все культурно будет, шоколад будем жрать, не то что при коммунистах. Потому бежать никуда не надо, надо просто встретить Европу хлебом-солью». Ну и блатные, и жлобы, и негодяи всех мастей из щелей повылезали. На заводах бунтовали подстрекаемые провокаторами рабочие, иногда вместе с администрацией — обезумевшие толпы грабили складские помещения, дрались между собой, пытаясь урвать побольше. Грабители обносили магазины и квартиры. А диверсанты по ночам подсвечивали цели ракетницами. Восемнадцатого февраля
— Постановление Государственного комитета обороны от 19 октября, — кивнул Маслов.
— Именно. «Провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте». Лично видел, как отряд милиции ставил к стенке мародеров, застигнутых на месте преступления. Жесточайшими мерами удалось сдержать этот хаос.
— Да, сейчас об этом не принято вспоминать и писать.
— А зря. Потому что очень много ясным становится. Я так понял тогда, что есть в мире тень такая огромная, в которой копошится всякая нечисть, где им хорошо и уютно, где принято воровать, подличать, жить только для себя. Там гнездится все это ворье и нечисть, мародеры и убийцы. А есть свет. И в лучах самопожертвования и доблести шли на смерть ополченцы, почти двести тысяч моих земляков, которых не гнали под дулами автоматов. Они знали, что иначе нельзя, и почти все сложили свои головы. Они для меня святые, Вова… Это разные миры. Между ними есть пересечения, иногда можно перешагнуть из одного в другой. Но есть водораздел, разделяющий тех, кто готов погибнуть за свой народ, и тех, кто грабит продовольственные базы и квартиры ушедших погибать за Родину. Оно ведь так не только в войну. Оно на все времена так.
— А инженер? — вернулся к волновавшему его вопросу Маслов.
— Володя, я когда-нибудь страдал излишней доверчивостью?
— Не замечены, босс. Скорее наоборот — никому на слово не верите никогда.
— Потому что голова человека — черный ящик. Есть лгуны, которые, говоря с тобой, сами верят в свою ложь и изобличить их невозможно. Но тут… Поверил, представляешь. Как током ударило меня — не он! Инженер наш, а не их…
— Телепатия, — кивнул Маслов.
— Уверенность. Стопроцентная. Иногда так бывает… А факты? Ну что факты. Часто они пасуют перед чем-то куда более важным.
— Это вы Лопатину не скажите. Очень он уж к фактам трепетно относится.
— Ну и кто оказался прав в итоге?
— Вы, босс. Признаю ваше величие… Когда-нибудь фильм снимут. Про темную сторону силы, — Маслов довольно улыбнулся.
— Эх, балабол ты, Володя.
— Есть немного. Но токма из лучших побуждений.
— Я же говорю — балабол… Пошли в гостиницу. Завтра будем открывать второе дыхание.
— Правильно. Первое уже сдохло…
Глава 28
К остановке подошел новый белый автобус «ПАЗ-652» с синей полосой. Призывно зашипела пневматика дверей. На автомате, не обращая внимания на окружающих, Люба протиснулась в салон.
— За билет передаем, — как из другого мира, послышался голос одетой в форменную одежду кондукторши, сидящей перед прозрачной перегородкой, отделяющей водителя от пассажиров.
Так же на автомате Люба протянула медный пятачок и получила билетик.
Автобус трясся. Народ втискивался в тесный салон, потрескивали кости. Люди возмущались, извинялись, переругивались — все, как всегда. «Передайте за проезд!» «А сдача?» Но Люба будто выпала из течения жизни. Ее давили тяжелые мысли.
Значит, Грек убил шесть человек и даже не поморщился. Или ей все это кажется? Придумала. Нет, наверняка он!..
И что теперь делать?
Если всплывет все наружу и выяснится, что Грек у нее отлеживался, что ей светит? Десятка за соучастие? Или трешка за укрывательство? Это уж как следователь повернет, а вертеть судьбами они большие мастера. А в тюрьму ох как неохота. Только здоровья набралась. Только обжилась. Телевизор вон купила.
Одета, как королева. Сама обшивается по выкройкам с немецкого журнала «Бурда», который клиентка ей подарила по случаю. И так ладно одета, что глупые коровы на улицах ее взглядом провожают. И тут на зону — телогреечки шить. Пусть и в авторитете она, но все равно женская зона — упаси бог. Такие склоки и интриги — хваленый мадридский двор просто загнется от зависти… А она еще шубку к зиме собралась прикупить. А ей вместо этого — телогрейку. Нет!