Табу на нежные чувства

Серова Марина Сергеевна

— Женечка, не расстраивайтесь, рядом с таким мастером, как Эдуард Петрович, вы научитесь срывать звезды с неба, — утешали меня коллеги Крапивина. — Вы думаете, Эдуард Петрович сразу стал таким знаменитым?

— Кстати, Эдик, — пожилой мужчина, мой недавний собеседник, взял под локоток Крапивина и стал вспоминать дела минувших дел: — Как там называлась твоя первая громкая статья, о враче, кажется?

— Да, о так называемом молодом ученом. — Крапивин неожиданно стал максимально серьезен. — Юнец пытался сделать

карьеру за счет своего прославленного учителя.

— Да, да, да, точно, — закивал мужчина. — Вы читали эту статью своего наставника, Женечка?

— Читала, — сухо ответила я.

— Вот это был старт!

— Да, после этой статьи я определился, в каком направлении буду работать.

— Ты стал журналистом-разоблачителем, — подстегнул Крапивина мужчина.

— Беспощадным правдолюбцем. — Все новые и новые эпитеты звучали от коллег.

— Эдуард Петрович, — я демонстративно посмотрела на часы. — Время. Нам пора ехать.

— Ах, да. Мы уже опаздываем, — спохватился журналист и начал прощаться со всеми.

Уже в дверях к нам подошел Алексей и протянул мой фотоаппарат.

— Все готово, снимки на диске.

— Ну как тебе? — поинтересовался Крапивин.

— Эдуард Петрович, мне не показалось, это действительно Малявина на снимках? — почти шепотом спросил обескураженный Алексей.

— Тебе не показалось, — усмехнулся журналист. — Она планирует грандиозное возвращение на сцену, надо будет помочь ей. — Крапивин не мог сдержать злорадного удовольствия.

— Снимок, где она стоит на карачках посреди комнаты, это просто умора.

— Я старался.

Потеряв терпение, я подхватила Крапивина под руку. Эдуард Петрович уже не сопротивлялся, послушно следовал за мной и глупо улыбался, размышляя о чем-то своем.

Молодой журналист Бородин жил на окраине Тарасова. Нам пришлось потерять некоторое время в пробках, потому как мы выехали из издательства в самое неподходящее время, в час пик. По дороге Крапивин развлекал меня комментариями о прошедшей встрече с коллегами, я реагировала сдержанно. Когда зазвонил мой мобильник, я искренне обрадовалась и велела журналисту помолчать.

— Слушаю.

— Женя, куда вы пропали? — Это Мечников забеспокоился о нас.

— Мы не пропали, мы работаем.

— У вас все нормально?

— Да, — успокоила я друга. — Кстати, мне удалось сделать запись телефонного разговора, о котором говорил Эдуард Петрович. Ему действительно звонил какой-то мужчина и угрожал.

— Кассета с записью у тебя? Голос звонившего изменен? Мне нужно прослушать запись, когда ты сможешь передать мне кассету? — Взволнованный Мечников просто завалил меня вопросами.

— Костя, Костя, — усмехнулась я. — Кассета у меня, я передам ее тебе при первой же возможности, как только выйдешь из больницы.

— Я завтра выйду, не могу тут больше валяться.

— Ну вот завтра и пересечемся.

— Надо

было сразу передать мне кассету.

— Сравнивать запись пока не с чем, Эдуард Петрович не узнал звонившего.

— Все равно мне нужна эта запись.

В наш разговор несколько раз пытался вмешаться Крапивин, но я не передала ему трубку.

— Почему вы не позволили мне поговорить с Константином Афанасьевичем? — обиженно спросил Крапивин, когда я убрала мобильный в карман куртки.

Я проигнорировала вопрос, мое внимание было приковано к зеркалу заднего вида, точнее, к зеленой «Ауди», которая уже довольно давно мелькала в зеркале, держась на две машины позади нас. Дорожные пробки — хороший способ проверить, действительно ли тебя преследуют. Я несколько раз давала возможность зеленой «Ауди» обойти себя, выбирая не самую удачную полосу для движения. Машины проезжали мимо моего «Фольксвагена», протискиваясь в соседние ряды, а этот продолжал держаться позади, не предпринимая никаких попыток ускориться.

Наконец-то мы вырвались из центра города, дорога стала посвободнее, можно было увеличить скорость до восьмидесяти километров в час. Я предприняла еще одну попытку проверить подозрительную машину на предмет слежки, но неожиданно зеленая «Ауди» прекратила следовать за нами и умчалась далеко вперед, свернув на ближайшем перекрестке.

Наконец мы свернули к дому Бородина. Все то время, пока я наблюдала за «хвостом», Крапивин о чем-то говорил, эмоционально размахивая руками.

— И это не так просто, как может показаться, — закончил он свой монолог и вопросительно посмотрел на меня. — Почему вы не отвечаете?

— Потому что мы уже приехали, некогда разговаривать.

Мы въехали во двор, и я стала высматривать удобное место для парковки.

— Вы со мной? — спросила я Эдуарда Петровича, остановив машину.

— Разумеется, — ответил он и стал выбираться из салона, не дожидаясь, когда я выключу двигатель. Опасался, наверное, что я забуду его.

В подъезде нас встретила бдительная старушка-консьерж, уточнила номер квартиры, в которую мы направляемся, и сделала какие-то записи в своей потрепанной тетрадочке.

— О чем мы будем разговаривать с этим бездарем? И в какой роли вы на этот раз будете выступать? — спросил Крапивин, когда мы уже стояли перед дверью Бородина.

— Сориентируемся на месте, — ответила я и надавила на звонок.

Молодой журналист Владимир Бородин оказался не таким уж молодым. Либо он действительно продолжительное время предавался пьянству и потому смотрелся несколько помятым и несвежим, либо понятие «молодой» относилось не к его возрасту, а к его карьере.

Худой, взъерошенный очкарик лет сорока открыл дверь сразу, опуская стандартный вопрос «кто там?». Крапивина мужчина узнал без труда и совсем не обрадовался визиту.