Табу на вожделение. Мечта профессора
Шрифт:
Юля нахмурилась. Задрожала. Обхватила себя руками.
И наконец произнесла:
— Конечно, нет! — встревоженный взгляд из-под бровей. — Ладно, я… но… Зачем тебе это нужно?
— Что значит зачем? — не сдержавшись, Каримов приблизился к ней вплотную. Шалея от ее запаха, сопоставимого лишь с чертовски мощным афродизиаком, стиснул ладонью ее подбородок, вынуждая смотреть строго ему в глаза. Взывая к последним крохам самообладания, прохрипел: — Я — мужчина, Юля! Твой мужчина! Твои проблемы — мои проблемы!
Ее глаза неестественно заблестели. С дрожащих губ сорвался резкий
— Марат…
От того, как чувственно она произнесла его имя, у него кишки морским узлом скрутило. И «мотор» дико взревел в груди, нещадно шараша по вискам.
— Я во многом ошибался в отношении тебя, во многом был неправ! — продолжил, буквально вибрируя от напряжения. — И вовсе не горжусь этим! Но… дерзкая моя пташечка, если ты еще хоть раз попрекнешь меня тем, что происходило в моей жизни до тебя, еще раз припомнишь мне клуб и шлюх — пеняй на себя! Накажу по всей строгости!
— За что? За правду? — тихо обронила Попова, будто намеренно облизывая губы.
Губы, которые ему хотелось смять своим собственным ртом.
— За необоснованные претензии!
— Почему же необоснованные?
— Потому что тебе неизвестны мои мотивы!
— Какие… мотивы?
Марат криво усмехнулся:
— Ты никогда не задавалась вопросом, почему Артем считает тебя такой особенной? Почему восторгается и смотрит как на небожителя? Так я поясню: ты — первая девушка, которую он увидел рядом со мной! Первая девушка, которая переступила порог нашего с ним дома! Первая девушка, которую я познакомил с матерью после развода с бывшей женой — а развелся я почти пять лет назад! Я обычный половозрелый мужик, Юля! И как ни крути, физиологических потребностей никто не отменял. При этом отношения мне были на хрен не нужны. Понимал, что Артем для многих станет камнем преткновения. А мелькать перед ребенком каждый раз с новой девкой я не собирался. Вариант с танцовщицами из клуба меня полностью устраивал. Как говорится, и овцы целы, и волки сыты! Да и Володьке от моих развлечений какая-никакая прибыль капала — у него не всегда дела шли гладко. Но… когда я встретил там новенькую девочку-официантку, все изменилось! Ты совершенно не вписывалась в общую картину заведения. Казалась слишком юной. И слишком чистой. Не знаю, почему не прислушался к своей интуиции. Но… уже тогда, с самой первой секунды я понял, что хочу эту девочку! Что до безумия хочу тебя! Именно тебя!
Кажется, Попова перестала дышать. Чуть покачнувшись, она схватила его за талию, дабы не упасть. Фатальная ошибка. Непростительная. Сквозь него будто двести двадцать вольт пропустили в ту же секунду. И больно вроде, но приятно до умопомрачения. Зарычав от удовольствия словно дикарь, Марат безжалостно стиснул ее с своих объятиях. Больше не мог терпеть.
— В тот день, когда впервые поцеловал тебя в туалете, — прошептал он вкрадчиво, склоняясь к ее уху и просто дурея от вида мурашек на ее коже, — я снял Карину назло тебе! Да только… самому себе сделал хуже! Каждую секунду я представлял на ее месте тебя! Извращенец? Безусловно! Но, пташечка… после этого у меня не было никого! Больше месяца. Лишь я, моя рука… и фантазии о тебе!
Она опалила его шею своим безбожно горячим рваным дыханием.
— Не может быть! — изумленно, ошарашенно.
Каримов разразился не совсем здоровым смехом.
А после признался:
— Но было! Даже у стен твоего долбаного общежития
Вздрогнув и покрывшись крупными мурашками, Юля судорожно всхлипнула.
«До чего же ты у меня чувственная, малышка! — одержимый мысленный рык. — Моя нежная сучка!»
Сквозь морок сознания до него донеслось ее невнятное бормотание:
— Но… ты же никогда не говорил…
«Да твою ж мать! Опять двадцать пять!»
— Все эти слащавые словечки, на которые так падки представительницы твоего пола, неспособны отразить даже сотой доли того, что я чувствую к тебе! — прервал ее на середине фразы недовольным ворчанием. — Ты хоть понимаешь…
— Что?
— Рядом с тобой я чувствую себя живым! — отчеканил сурово и максимально доходчиво. — Вот что!
Каримов резко замолчал. Притихла и Юля. Однако спустя несколько секунд девчонка почти невесомо скользнула ладонью по его тяжело вздымающейся груди. Все выше и выше. К шее. К горлу.
К колючему щетинистому подбородку. Погладив его по щеке, Попова еле слышно произнесла:
— Марат? — мягко, вкрадчиво.
И так нежно, что у него у самого мураши хаотично расползлись по спине.
По напряженным мышцам побежали крохотные электрические импульсы.
А вся кровь против воли устремилась вниз. К паху.
— М-м-м? — отозвался, едва ворочая языком.
— Я… я скучала!
— А уж я-то как скучал! — проскрипел он чужим голосом. Низко и гортанно.
«И не только я…»— добавил мысленно, прижимаясь к ней своим каменным стояком.
Внушительным. Твердым. И горячим.
Глава 47
«С ума! Он сводит меня с ума! Мамочки…»
Собраться с мыслями и прийти в себя после всего услышанного было крайне сложно. Шальная эйфория вперемешку со страхом заполнила душу до краев.
Юля стояла в кольце его рук, зажмурившись до белой ряби в глазах.
Чем сильнее Марат сжимал ее в своих стальных тисках, тем быстрее она теряла связь с реальностью. Его запах — мужественный, льдисто-свежий — дурманил разум. Стук его сердца, остервенело грохочущий прямо над ухом, чертовски сильно воспламенял кровь. Юля старалась… честно старалась, но совладать с реакцией собственного тела на своего профессора… не могла.
«Господи, да что же это? Он ведь даже не поцеловал меня еще! Просто обнял, черт подери! А я… я уже теку, как ненасытная шлюшка! Уже готова опуститься перед ним на колени или… на четвереньки встать и… Боже!»
Попова резко распахнула веки, упираясь взором в широкую мощную грудь Каримова. Казалось, в этот миг мужчина со свистом выплюнул из себя весь воздух. Абсолютно весь. Спокойствием и ее дыхание не отличалось. Участилось. Сделалось рваным. Поверхностным.
— Посмотри на меня! — властный приказ выбил из колеи.
Не оставил шанса ослушаться. Набравшись смелости и настойчиво игнорируя тот факт, что полыхающие от смущения щеки причиняют вполне реальную боль, Юля подчинилась. И шумно сглотнула, распознав привычный дикий голод в глубине его посоловевших, почти черных глаз.