Таежный бурелом
Шрифт:
Ким, часто взмахивая руками, заговорил горячо:
— У тех, кто способен краснеть, не может быть черного сердца.
После длительных споров Вася Курьян записал в протокол:
«Цин Бен-ли, не воюя с Америкой, сделал налет на ихние фрукты в одноличном порядке, а поэтому военной добычей не считать и, принимая во внимание нарекания со стороны всякой контры, поступок его осудить».
Подписав протокол, молодые красногвардейцы принялись укладываться спать. Не легли
— Моя командира не понимай. Один ружье стреляй, один пуля бегай, — шептал Ким, поглаживая кожух пулемета.
Тихон открыл замок, продернул пустую ленту, присел за щиток.
— Вот смотри, — объяснил он бойцу.
— Однако шибко плохо, много пули бегай, как мухи туда-сюда, неладно, — упорствовал Ким.
— Тьфу! — рассердился Тихон.
— Не понимай, зачем много пули бегай. Один человек — один пуля хватит.
Ким схватил винтовку, высыпал патроны в шапку и, загоняя их в канал ствола по одному, показывал, как он будет стрелять.
— А магазин зачем? — вмешался Бубенчик.
— Магазина? Не понимай.
Тихон показал, как заряжается винтовка, как патроны из магазинной коробки поступают в канал ствола.
Ким удивленно свистнул сквозь сжатые зубы.
— Пять пули бегай, пять самураи умирай. Ой, как хорошо!
Он погладил кожух пулемета.
— Один коса косит, а трава ложится много. Хорошая машинка.
Бойцы закрыли чехлом пулемет и пошли спать.
ГЛАВА 21
Владивосток переживал напряженные дни. Белоказачьи банды атамана Калмыкова рвались в город. Приморская область была объявлена на военном положении. Вся владивостокская партийная организация, многочисленные союзы рабочей молодежи встали под ружье. Под стенами Владивостока закипело сражение.
Блокированный город голодал. Начались эпидемии сыпного и брюшного тифов. Росло недовольство малодушных.
Все эти напряженные дни Суханов не покидал здания Совета. Беспрерывно трещали телефоны. Шло переформирование отрядов Красной гвардии. Объединяли рабочих, плохо знавших военное дело, с солдатами-фронтовиками.
В распахнутое окно ворвались крики. Суханов встал, пошатнулся. Голова кружилась. Он выпил стакан морковного чая, подошел к окну. Словно в тумане, мелькнул плакат: «Братья! Советская власть хлеба не даст! Выбирайте: или хлеб и Соединенные Штаты, или голодная смерть и советская власть». Колыхались хоругви «Союза русского народа», мелькали вымпелы бойскаутов. Вызывающе неслось: «Боже царя храни!..» Впереди, окруженный священниками, вышагивал протоиерей в черной рясе и с нагрудным золотым крестом.
Толпа сгрудилась у здания Совета.
Суханов вышел на балкон.
— Хлеба! Мяса! Сахару! — бесновалась
— Бей! — прозвучал чей-то истерический голос.
Камень просвистел над головой. Суханов крепче сжал перила чугунной решетки, подался всем телом вперед.
— Хлеба, мяса, сахару нет. Ваши хозяева блокировали Владивосток.
Протоиерей поднял над головой крест, благословляя толпу.
— Передайте власть городской думе! — крикнул он.
Зазвенели осколки стекол, раздавались револьверные выстрелы.
Красногвардейцы залегли было в цепь, но Суханов приказал охране вернуться в казарму. Он вызвал по телефону пожарные дружины.
Через несколько минут прибыли пожарные. По толпе ударили упругие струи ледяной воды из брандспойтов.
— Убива-а-а-ют!.. — завопил протоиерей и побежал, путаясь в длиннополой рясе.
Из задних рядов выбрался низенький толстяк с пышными бакенбардами. В руках его сверкал «смит-вессон».
— Гос-па-а-ада пожарные, от имени жителей города предлагаю прекратить разбой!
Седоусый пожарник в сверкающей медной каске весело крикнул:
— Никакого разбоя нет. Пожар всегда заливают водой.
— Гос-па-ада пожарные, взываю к вашему благоразумию! Иначе мы откроем огонь…
— Ах, вот как! — обозлился седоусый пожарный и скомандовал: — На насосах, охладите нахалюгу струйкой атмосфер в пять!
Струя ударила в грудь толстяка, сбила с ног. От ворот, где толпились красногвардейцы, грохнул смех. Ленька Клест, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул.
Барыньки, лавочники, хлеботорговцы, портовая шпана, мужчины с офицерской выправкой в пальто и цилиндрах, бросая плакаты и флаги, стали разбегаться.
Площадь опустела. На мостовой сверкали иконы, ярко отсвечивали обмытые водой хоругви. Ветерок раздувал брошенные трехцветные флаги.
Суханов вызвал Тихона Ожогина. Тихон щелкнул каблуками, замер с рукой у козырька.
— Соберите церковное добро. Отвезите протоиерею.
— Слушаюсь!..
Фрол Гордеевич устало потянулся, замкнул в железный ящик модель ручной гранаты, вышел из своей каморки, остановился около станка, за которым работала Наташа.
У Наташи была неприятность: сломался резец. Ругая себя за оплошность, девушка склонилась к фрезеру, заплакала.
— Козла, язви тя, запустила? Будь внимательнее…
— Дядя Фрол, я же не нарочно…
— Знаю! За оборотами надо следить: тише едешь, дальше будешь.
— А я вовсе и не согласна, — встряхнув головой, упрямо возразила Наташа. — Кто тихо едет, тот всегда бывает позади.
Фрол Гордеевич озадаченно посмотрел на девушку.
— Токарь, как и музыкант, должен слух иметь. Запел станок не ту песню, выключай, по-новому настраивай.