Таганский перекресток

Панов Вадим Юрьевич

«Уверен?»

«Скажи, что разузнал, тогда обсудим».

«Такие вещи надо щупать. Возможно — подделка».

«Ты скажи, подо что подделывают?»

«Надпись-то не на арабском, сечешь?»

«Не секу», — честно признался Орешкин.

«Если все так, как я думаю, то твоей „штучке“ на пару тысяч лет больше, чем ты мог бы себе представить».

— Ого! — Димка уважительно посмотрел на перстень. — Когда же тебя сделали?

«Еще какие-нибудь признаки есть?»

«Какие признаки?»

«Метка? Клеймо? Насечки необычные? Файлы у тебя паршивые получились,

я чуть глаза не сломал, их просматривая».

Орешкин снова закурил. Говорить или не говорить? С одной стороны, глупо вот так с ходу выкладывать на стол все козыри. С другой — он сам попросил консультацию, так зачем же теперь скрывать факты?

«Есть знак под камнем или в камне — я не разобрался. Его видно, только когда свет падает на перстень под особым углом».

«Что за знак?»

«Шестиугольная звезда».

«Печать Соломона?!»

«Типа того».

«Обалдеть!»

«Что это значит?»

На этот раз fOff не удержался от эффектной паузы.

«Ты читал „Тысяча и одна ночь“?»

«Да».

«Тогда ты должен помнить, чем запечатывали сосуды с джиннами».

* * *

Излагать Казибековым ультиматум Батоева отправился Павел Розгин. В этом заключалась его задача: поговорить с одной стороной, затем со второй, если придется — вернуться к Мустафе и передать ответ Абдуллы. Уважаемые люди не хотели войны. Уважаемые люди хотели помочь Казибекову и Батоеву поговорить между собой, и никто, кроме Розгина, не смог бы организовать челночные переговоры.

— Абдулла, ты понимаешь, что я говорю словами Мустафы? Ничего от себя.

— Павел, я знаю правила, — кивнул Казибеков. — Говори.

Адвокат тяжело вздохнул, всем своим видом показывая, как трудно ему доставлять дурную новость в дружественный дом, и начал:

— Он не хочет больше крови, не хочет войны. Семья должна покинуть Москву в течение трех дней. На ваши вложения за границей он не претендует. Ваш бизнес здесь он покупает. Вот перечень собственности, которую он желает приобрести, цены указаны.

Абдулла даже не взглянул на оказавшуюся на столе тоненькую папку, не сводил глаз с Розгина.

— Если условия будут приняты, Мустафа клянется, что не тронет никого больше. И готов отвечать за свои слова перед всем сообществом.

— А что они? — глухо осведомился Казибеков. Адвокат помолчал.

— Никто не понимает, что происходит, из-за чего возникли трения. Мустафа говорит, что вы решили изменить условия, по которым передали ему свой старый бизнес, и затребовали большую долю. Уверяет, что защищался. В этом случае к нему нет претензий. Если ты докажешь, что это не так, — и тебе никто слова не скажет.

— Слова против слов.

— Вы оба серьезные люди, вам верят. Ты можешь убедить людей поддержать тебя.

— И Мустафа может.

Розгин потер пальцами переносицу:

— Люди не хотят войны. Никто не хочет.

— Мустафа начал стрелять! — бросил Абдулла.

— Это все помнят. Но надо понять — почему?

Казибеков скривился, резко поднялся, повернулся к адвокату спиной и спросил;

— Сколько

у меня времени?

— Советую определиться до утра. А вообще люди хотят, чтобы завтра вечером что-нибудь решилось. Если потребуется, они готовы встречаться и говорить.

— Я понял. Спасибо, Павел. Уходи.

— Это грабеж, — тихо сказал Юсуф, бросая папку на стол. — За такие деньги бизнес не продают. Насмешка! Мы потеряем миллионы!

Абдулла тяжело посмотрел на младшего брата и повернулся к Ахмеду, третьему сыну Ибрагима.

— Что скажешь?

Тот мрачно потер подбородок:

— У Мустафы сила?

Абдулла кивнул.

— Неужели не достанем суку?

— Ляжем, — коротко ответил старший брат.

— Об отце говорим, Абдулла, — напомнил Ахмед. — Мстить надо, иначе Мустафа вернется. Выждет полгода и вернется добивать. Если на кровь не пойдем — он не отстанет.

— У Мустафы Зарема, — буркнул Абдулла.

— Ай! — Ахмед выругался. — Зарема! Забыл!

— Но Мустафа не может ею управлять, — негромко произнес Юсуф.

Абдулла повернулся к брату:

— Почему ты так решил?

— Потому что иначе он бы уже положил всех нас, — просто ответил младший. — Потому что ему было бы плевать на мнение сообщества. Неужели не понятно?

— Перстень, — прошептал догадавшийся Абдулла. — Отец спрятал перстень!

* * *

fOff не лгал Орешкину — он действительно был историком. Причем — превосходным историком.

Семнадцать лет назад Валерий Леонидович Хомяков с отличием окончил Московский историко-архивный институт, поступил в аспирантуру, стал кандидатом, а через несколько лет и доктором. Хомяков специализировался на России Средних веков, однако коллеги и научные руководители отмечали глубокие, если не сказать — энциклопедические знании Валерия Леонидовича во многих других областях и неоднократно подчеркивали, что он не просто занимается историей, а вкладывает в работу душу, что он увлечен и влюблен в свою профессию. Хомяков прекрасно разбирался в истории Западной Европы и Ближнего Востока, неплохо ориентировался в прошлом Средней Азии и Китая. И очень сожалели коллеги, когда Валерий Леонидович принял решение уйти из науки. Хотя и понимали, что молодому и умному мужику трудно жить на нищенскую зарплату, которую выдавали в конце двадцатого века таким вот башковитым, но… несовременным людям.

Хомяков изменил науке, но не истории. Покинув институт, Валерий Леонидович открыл собственный салон и, благодаря энциклопедическим своим знаниям и нечеловеческому упорству, через каких-то три года стал самым известным в Москве антикваром.

Так что обманул fOff Орешкина, крепко обманул. Разбирался виртуальный приятель в старинных сокровищах, блестяще разбирался, профессионально, на уровне ведущих европейских экспертов.

Закончив разговор с Димкой, которого он знал под ником Сержант, Хомяков некоторое время молча сидел в кресле, а затем вновь вызвал на экран присланные фотографии. Перстень, вид сверху. Перстень, вид сбоку. Камень крупно. Надписи.