Тагир. Ребенок от второй жены

Невинная Яна

— А Аслан где? — стала смотреть безумно по сторонам.

Я напряглась, не желая сейчас расклеиваться. Мои слова она пропустила мимо ушей, словно не услышала.

— Аслан… — прикусила кончик языка. — Почему ты вспомнила его?

Она стала метаться по постели и что-то бормотать. Ни слова не смогла разобрать из ее хрипов. Мне было так плохо от ее вида и воспоминаний, которые она разбередила своими словами невпопад.

— В ад попаду… Накажет… Шайтан меня накажет… Брата и сестру погубила-а-а…

Бормотание

Наили заставило меня напрячься, но, сколько бы я ни пыталась выведать у нее подробности, ничего не вышло. А в какой-то момент всё пошло наперекосяк. Я подобралась ближе, чтобы попытаться услышать ее слова. Почему-то показалось, что смогу уловить в бессвязном бреде что-то важное для себя.

Надо было поостеречься, послушать Тагира, пойти в комнату. Но я сделала выбор, и, видимо, снова неправильный.

— Ты! Тварь! — вдруг схватила меня за руку и притянула к себе, бешено вращая глазами. — Как же ненавижу тебя, Ясмина непорочная, такая чистая… Ты… Ты виновата… Он мой, слышишь, мой?…

Запал ее утих, и она снова стала бессвязно бормотать, отпустив мою руку. Нехорошее предчувствие запекло в груди. Наиля утихла, я тронула ее лоб, горячий. Такими темпами она сгорит, не придя в себя. Разговора не выйдет, нужно звать помощь.

— Фаина, — вышла и увидела ее стоящей у двери. — Госпоже плохо. Позаботься о ней.

Наверняка подслушивала. Но это меня сейчас мало волновало. Слова Наили били набатом в ушах. Погубила брата и сестру. Это бред или я сейчас докопалась до истины?

— Я… — не знала она, что сказать, стискивая ладони на груди.

Проигнорировала чужие ненужные мне оправдания и молча ушла, бездумно идя по коридору. Остановилась у двери своей временной комнаты и прислонилась к лакированному дереву.

Разговора с Наилей не вышло, и опустошение с удвоенной силой накрыло с головой. В животе что-то ухнуло, а слабые руки повисли вдоль тела. Замерев, решила уйти и спрятаться в любом закутке, лишь бы никто меня не нашел.

Брела по коридору дальше, пока не наткнулась на навесную лестницу, ведущую на чердак. Вот оно. Это то место, где меня точно какое-то время никто не найдет. А мне нужно уединение.

Внутри оказалось темно и пыльно, под ногами тихо и натужно заскрипели половицы. Так же мрачно, как и в моей душе.

Сделав несколько шагов вперед, замечаю несколько окон, закрытых тонкими портьерами, через щели которых просвечиваются лучи солнца, полоской пересекая и разделяя длинный чердак надвое.

Здесь множество коробок, но обращаю внимание я не на них, а на картины, которые аккуратно поставлены у стены. Видно, что их любили и бережно относились, а не просто бросили на чердаке как ненужный хлам.

Резные, покрытые позолотой рамки, вот только пыль, осевшая на них, свидетельствует о забвении шедевров. Что-то неуловимо знакомое было в них.

Бескрайние горы, поля, дома.

Прикусила губу, когда увидела на одной из картин скакуна. Ахилл. Гнедой, всё еще молодой любимец брата. Ахнула, сделав шаг назад и споткнувшись. Это картины родного края. Моего края.

— Что ты тут делаешь? — тишину прорезает злой голос Тагира.

Вздрагиваю и отскакиваю, стискивая кулаки у груди. Пульс подскочил вверх, уши заложило от повышенного уровня децибелов. Прищурилась и увидела в углу одинокое кресло, на котором восседал Юсупов. Один. Опускаю глаза ниже, не желая смотреть ему в лицо.

В его руках рубашка. Смутно знакомая, но я никак не могу вспомнить, где ее видела. Только знакомая вязь на воротнике отбрасывает мысли в верном направлении. Это рубашка брата! Я сама вышивала ворот! Своими руками!

А затем замечаю в его руках рамку. С той самой фотографией Аслана. Моей. Он восстановил стекло, сделал рамку цельной. Зачем? Злость змеей взвивается к горлу, и я, обретая силу, молнией подлетаю и выхватываю то, что принадлежит мне. И застываю, когда взгляд падает на его колени.

Первое, что замечаю, это кровь. Рубашка, которую держит Тагир, вся пропитана засохшей алой кровью. Застарелой, явно не только что пролившейся. Что это значит? К горлу подкатывает тошнота, а я на ватных ногах отхожу назад.

Горло горит, режет от боли, у меня вырываются нечленораздельные хрипы.

— Узнала? — прорычал Юсупов, стискивая одежду в руках.

Перед глазами встает красивое лицо Аслана, в ушах отдается эхо его светлого искреннего смеха. Лишь блики памяти, лишь ее отголоски. Смутные образы, яркость которых блекнет со временем.

Как он подкидывал меня сильными руками ввысь, когда я была маленькая, качал на качелях, катал верхом, всегда уделяя время и покупая сладости. Брал с собой на свидания, никогда не меняя сестру на девушек. Не позволял никому обижать свою младшую сестренку, даже родителям.

Внутри всё горит, перед глазами мутная пелена от слез, которые капают, когда я оплакиваю память родного человека.

Тагир смотрит на меня из-под кустистых бровей, буравит тяжелым взглядом. Между нами метр, но чувство, словно целая пропасть, по которой течет река слез и страданий.

— Ненавижу тебя, — просипел Тагир, не дождавшись от меня слов, кинул рубашку на пол и наклонился в кресле, скрывая лицо в ладонях, опираясь локтями о раздвинутые колени.

Я, отмерев, сделала робкий шаг, подошла ближе и, тесно прижимая рамку к груди, подняла небрежно брошенную вещь с пола. К глазам подступили новые слезы. Я приникла носом к одежде и вдохнула запах, но прошло столько лет, что повеяло лишь пылью и затхлостью. Но я так желала вернуться в прошлое, что обоняние уловило знакомый сандаловый аромат Аслана.