Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
— Эй, кто тут у вас Беглар Букиа?
— Я Беглар Букиа.
— А-а, — капитан прикусил уголок нижней губы. — Это ты делил землю?
— Я делил.
— Ишь ты! — Глонти чуть приподнялся на стременах и прикусил другой уголок нижней губы. — Ты к какой партии принадлежишь?
— К большевикам принадлежу.
— Ишь ты! Я так и думал, что к большевикам. Кто же, как не большевики, грабят чужое добро. Это наше правительство виновато, что так распустило большевиков. Будь я на месте Джугели, я бы всех большевиков трах-трах! В расход! В распыл! — Тут капитан понял, что не должен
— Свою землю пашем, — ответил Беглар.
— Свою или Чичуа?
— Свою.
— Ишь ты! Свою! А ты знаешь, по чьему приказу мы пришли? По приказу самого начальника штаба народной гвардии. И чтобы ты знал, Букиа, мне приказано камня на камне не оставить от вашей большевистской деревни. — Этого тоже не следовало сейчас говорить, и капитан, сердясь на свою болтливость, больно прикусил всю губу.
— Плохое приказал ваш начальник штаба, — сказал Беглар.
— Что-о? — заорал, приподнявшись на стременах, капитан. — А ну, убирайтесь отсюда!
Никто не шевельнулся, потому что Беглар и учитель стояли спокойно.
— Убирайтесь, говорю! — капитан заметил, что все смотрят не на него, а на Букиа и учителя. — Уведи народ с этой земли, пока я не исполосовал тебе всю спину! — крикнул он Беглару.
— А зачем народу уходить с этой земли — это его земля, — возразил Беглар.
— Народу уже дали все, что ему причиталось.
— Нет, не дали.
— Дали!
— Отрезки величиной с бурку дали… Как милостыню. Глонти знал, что так оно и было.
— Все вам мало, большевикам, все на чужое заритесь! — опять закричал Глонти. Он кричал потому, что боялся этого спора. Да и не хотел он спорить. Он офицер, солдат, и всякие разговоры и уговоры не его дело. — Проклятые большевики, столько стран уже проглотили и все еще не наполнили желудка, а сейчас и Грузию хотят проглотить.
Беглар не ответил, только горько вздохнул.
Учитель стоял, опустив голову. Каждое слово Глонти попадало ему в сердце, но учитель сдерживался. Он и сам думал так же, как Беглар. Он непоколебимо верил, что земля принадлежит народу, но также непоколебимо верил, что насилием хорошего не добьешься.
Капитан гневно сверкал глазами, на запястье капитана висела нагайка, рука его лежала на нагане. Изогнутая бровь капитана от злости выгнулась еще больше, чуть не втиснувшись под папаху.
Зосиме Коршиа вышел вперед и не спеша оглядел капитана:
— Ты грузин, сынок?
— А почему спрашиваешь, разве сам не видишь?!
— Потому спрашиваю, что так вот стояли на этой земле друг против друга наше крестьянское войско и войско русского царя. Впереди крестьянского войска стоял наш Уту Микава, а впереди царского — царский офицер. С тех пор прошло шестьдесят четыре года. Тогда я был ребенком, а помню все… Хорошо помню.
— Ничего ты не помнишь, старик! Сказки все это.
— Нет, помню, тот русский офицер тоже так нам угрожал. Он тоже пришел к нам с войском и пушкой.
Глонти закашлялся от смущения.
— Мы стреляли, чтобы напугать вас, и только.
— А русский офицер даже для этого не стрелял.
— Ишь ты! Ну, говори, чего тебе надобно, старик. Не
— Землю хотим мы. Из-за нее тогда стояло здесь войско Уту. Из-за нее и мы сейчас стоим.
Глонти был сыном безземельного крестьянина. И его отец сказал бы то же самое на месте Зосиме. Совесть вдруг заговорила в капитане — ну, что ему нужно от этих людей? Он смотрел на крестьян, как виноватый. И его отец арендовал помещичью землю и полурожая отвозил на своей арбе хозяину поместья. И его отец мечтал о земле. Мечтал, ночи не спал, думал о ней.
— Мне приказано прогнать вас отсюда, — сказал Глонти.
— Кто тебе приказал, сынок? Царя уже нет, и владетеля Мегрелии тоже нет… Тогда русскому офицеру приказали царь и владетельница Екатерина.
— А сейчас ваше родное правительство мне приказало.
— Если правительство наше родное, то как же оно приказало тебе бить по нас из пушек?
— Ишь ты! Я же тебе сказал, что мы только так стреляли, чтобы напугать.
— А мы не испугались.
Народ приободрился, зашумел, поддержал Зосиме:
— Нет, не испугались.
— Не уступим землю.
— Наша земля.
— Нашим потом полита.
— Слышишь, сынок?! — сказал Зосиме капитану. — Нашим потом она полита, понял, потом. И только мертвыми ты можешь унести нас отсюда. Живыми мы не уйдем.
И народ снова поддержал Зосиме:
— Не уйдем.
— Не уйдем. Ляжем здесь костьми, а не уйдем.
Беглар с удивлением посмотрел на Зосиме — это ведь он день и ночь твердил, что кровью отнятая земля не пойдет впрок человеку.
Какую большую правду говорит сейчас Зосиме, думал учитель. Не только Зосиме, весь народ. А он, учитель Шалва, стоит молча, как будто все, что здесь происходит, его не касается. Какими глазами глядеть ему теперь на односельчан? Чего он молчит? Всем сердцем и душой он с крестьянами, хотя все еще хочет верить, что насилием ничего хорошего не добьешься. Насилие может породить только насилие. Только насилие, — твердил про себя учитель.
Капитан вышел из терпения. Народ, стоявший до сих пор в покорном молчании, теперь смотрел на него смело, высоко подняв головы. Так стоял бы и его отец. Но Глонти солдат, и, будь сейчас перед ним родной отец, он, Глонти, все равно должен был бы действовать, как велит приказ.
— Отряд, вперед! — крикнул Глонти срывающимся от волнения голосом и, заломив назад папаху, тронул с места коня.
Отряд двинулся. Народ не сразу понял, что значило это "вперед", и стоял не шевелясь. Только Зосиме Коршиа поднял палку и крикнул:
— Остановитесь! Что вы делаете?
Отряд надвигался прямо на народ, но крестьяне все еще стояли неподвижно, и гвардейцы поневоле остановились.
— Вперед! — заорал Глонти. Он, казалось, потерял рассудок. Ему мерещилось, что на месте Зосиме стоит его родной отец. Босой, худой, измученный работой и заботами, иссушенный лихорадкой. Отец глядит на капитана удивленно, с укором. Казалось, не Зосиме, а отец говорит ему: "Что ты делаешь?" Говорит молча, без слов, и желтые от лихорадки глаза его все расширяются и расширяются. Эти глаза жгут капитана и мутят его рассудок. "Вперед! Вперед!" — отчаявшись, кричит Глонти.