Тахана мерказит [Главный автовокзал]

Каледин Сергей Евгеньевич

– Ну, не совсем, – улыбнулся Мишка, не отрываясь от Голанских высот.

– А ты чего не разливаешь, Михаил? Ты что, с водкой «на фе»? Смотри, приходить не будет.

– Где ручка, Пашка? – крикнул Мишка. – И бумагу.

– И еще: убить – гасить в шубу, – довольный своей нужностью, сказал Петр Иванович. – Записывай, Павел, подмогни отцу.

– Я не умею писать по-русски, – виновато опустил голову Пашка, протягивая отцу ручку. – И читать по-русски не умею. Не ругай меня, Васин, пожалуйста.

Петр Иванович опешил. Такого он не ожидал.

– Не понял.

Раз просишь, ругать не буду. Но все равно – не понял. А эта, мелкая? – он кивнул на Мири.

– Я тоже не умею, – радостно отозвалась девочка, вылывая остатки мороженого коробки. – И читать, и писать. Мишка разлил водку.

– Не впрягайтесь, Петр Иванович, – он чокнулся с гостем. – Мы с Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить?

Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено.

– Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста?

– Я вот что ношу для Бога, – Мири вытянула – за ворота маечки серебряную шестиконечную звезду на цепочке. – Мой могендовид. Хочешь, он будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом…

– Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, – наставительно сказал Петр Иванович и для серьезности разговора даже застегнул рубашку на последнюю душную пуговицу. – У одних он – Будда, у русских – Христос, у чурок – Аллах… Тут главное – вера.

Мири стянула с себя цепочку.

– На. Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.

– Ну, тогда будем здоровы!

– Лэ хаим!

5

Суббота. Шабат в разгаре.

С утра опохмелялись, но не слишком.

– А что, музей открыт сегодня? – поинтересовался Петр Иванович. – Достопримечательности непосредственно?, – «Метро закрыто, в такси не содют…» – пропел Мишка. – Шабат во всем околотке. Алка в лаборатори сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.

– Ага, – въедливо усмехнулся Петр Иванович. – В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди-ка: интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля-улю По правде-то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более, где Христос родился, он уже видел. В Вифлееме Где харч покупали.

– А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает? – предложил Мишка. – Павел, отнеси гостю матрац.

Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или – не к стол; будь сказано – в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но, это все чепуха, так сказать непосредственно Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха – снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде «кукушкой» голову отсекло – обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо Главное, чтоб жопы пыль не шла!

– Ладно, Михаилу не мни водку! – весело

првал он хозяина. – По последней, и – на крышу!

Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном была густо заставлена солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для. всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые «пачки сигарет и даже пустые банки – под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.

Петр Иванович, покуривая, облокотился о заграждение – обозревал субботний иерусалимский Пашка притащил на крышу матрац, пепельницу и зачем-то еврейскую газету. Он стоял рядом с гостем, готовый комментировать происходящее вну и вокруг.

– Дай я покурю твоей сигареты, – робко попросил он, поглядывая на дверь.

Петр Иванович удивился, но оторвал у беломорины обмусоленный конец, сунул папиросу Пашке.

– А мать узнает?..

Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает.

– Васин, а что ты ешь, чтобы от тебя не пахло с водкой? – поинтересовался он, выпуская дым колечками.

Петр Иванович пожал плечами.

– Ничего такого не ем. Закусываю активно и все. Лучше суповину, похлебочку… Хватит тебе курить, дурака валять! – Он перегнулся через парапет. – Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать? Пускай, дело Хорошее.

Вну евреи, все в черном, все как один в очках, шли в синагогу. Вернее, – как объяснил Пашка – в пять синагог, помещавшихся в одном длинном, похожем на барак строении с разными входами.

– А рядом что? – Петр Иванович отобранным у Пашки окурком показал на непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок.

– Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают.

– Баня, что ли?

– Только без мыла. Баня для религии.

Петр Иванович вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос.

– Ясно. Почему все в очках? По религии?

– От книг зрение уменьшается.

– Отец и мать у тебя почему в очках обоя?

– Они ученые были в Москве, кандидаты наук.

– А здесь, выходит, не заладилось? – посочувствовал Петр Иванович.

– У папы с работой проблемы, – Пашка кивнул чуть виновато: – нагрузка маленькая и кончается грант в университете… А мама имеет работу в больнице, но – аналы: кровь, моча…

– Кал, – продолжил; перечень Петр Иванович. – Выходит, глаза-то они себе еще в Москве посадили? Ясно. Ну, они-то хоть ученые, а эти? – он потыкал вн мощным прокуренным пальцем. – Чего эти вот под мышкой с собою целую библиотеку тащат? Дома почитать не могут?

– Им везде положено читать, – сказал Пашка, явно думая о другом. Чего-то он хотел, но стеснялся сказать. Потом все-таки решился: – Ты кушать не хочешь, я могу нести сюда? Скажи, Васин.