Таинства любви (новеллы и беседы о любви)
Шрифт:
Безудержные ее ласки смущали меня и утомляли, казались мне незаправдашними. Я так до конца и не признал ее, то есть в моем отношении к ней оставался холодок смущения и как бы унижения... Подростком я уже совсем запретил ей ласкать себя... Впрочем, это в порядке вещей. Хуже, я все больше отбивался от рук... Надо вам знать, что мы учились отдельно - мальчики и девочки, в мужских и женских, так сказать, гимназиях...
Как видите, дела давно минувших дней, преданья старины глубокой... И вдруг нас соединили - в восьмом классе мы оказались вместе - мальчики и девочки - в одной школе, в одном классе, за одной партой... Что это было!
После школы мама привела меня на завод, где работала токарем еще с блокады, а сама года не прошло как слегла. Я начал зарабатывать, но продолжал по вечерам бить баклуши, пробовал вино и выглядел этаким рабочим пареньком, к тому же из отпетых... А маму уже дважды увозили в больницу, затем завод выделил ей путевку в санаторий... Но она так и не поправилась... В Ленинграде живут мои дядья и тетки, они и похоронили ее... Я не плакал, все косо смотрели на меня, считая, видимо, виновником ее смерти...
Как люди бывают несправедливы, и особенно самые близкие! Когда мама моя заболела, к ней вернулись и мягкость ее и спокойствие, интимная женская привлекательность, какую будто я помнил из довоенной поры. Я полюбил ее, и она это видела. Она уже знала и верила: во мне есть нечто, что не даст сбиться с пути. Когда ее снова положили в больницу, я понял: это все - и прибежал к ней. Она смеялась, глядя на меня сквозь счастливые слезы, ее умиляло, какой я у нее уже взрослый. Лишь позже я сообразил, что мне было тогда почти столько же, сколько моему отцу, когда они поженились и у них родился сын - и началась война... Они точно предчувствовали, что война отнимет у них все: и счастье, и любовь, и молодость, и самую жизнь.
Это случилось весной, в мае, и когда пришла повестка из военкомата, я обрадовался. Я не мог оставаться дома, мне нужно было куда-то уехать. Меня призвали в армию, и здесь, на службе, когда вчерашние юнцы взрослеют, превращаясь в мужчин, со мной приключилась странная, неожиданная метаморфоза.
Солдатская форма, вообще-то довольно-таки нелепая, идет молодым парням, они скоро осваиваются с ней и чувствуют себя как рыба в воде. Я же все три года выглядел как ополченец, среди новобранцев редко кто имел среднее образование, и начальство смотрело на меня как на интеллигента, как сегодня, пожалуй, смотрят на тех, кому приходится служить уже по окончании института...
Правда, мне повезло и в том отношении, что я попал в войска связи, но не разъезжал по лесам и болотам, а сидел при части в качестве писаря и кладовщика. У меня был досуг, и впервые в жизни я читал запоем - буквально дни и ночи. Время от времени (а я служил в Подмосковье) с непосредственным начальством своим я ездил в Москву, где иной раз мы застревали на неделю и больше. В Москве у меня были родственники. У них я переодевался в гражданский костюм и мог целыми днями бродить по Москве. Разумеется, я не раз побывал в Третьяковке, в Музее изобразительных искусств, - и неожиданно
В те же годы я познакомился с одной девушкой, вернее молодой женщиной... Она одевалась по моде тех лет и сильно красилась, все это у нее получалось вызывающе и как-то беспомощно. Было ясно, что девица, раз кем-то обманутая или совращенная, гуляет без зазрения совести... Приголубить солдата она даже сочла своим долгом. Вспоминаю о ней, в зависимости от настроения, не без брезгливости или с благодарностью... В ее отношении ко мне под конец стало проглядывать что-то материнское. Она как-то успокоила меня по части женщин, то есть страстей, что властвуют над нами и неведомо для нас определяют нашу будущность, толкая на всевозможные авантюры.
Но женщина, как и армия, не сделала из меня мужчину, а, наоборот, словно бы вернула меня в детство. Завершая службу, я мечтал об одном - о возвращении в “классные комнаты”. Мне хотелось снова пойти в школу, так, класс в восьмой... Мне это столь явственно представлялось, что и поныне иной раз вижу сон - будто бы я и в самом деле осуществил свое намерение, я снова в классе, при этом и во сне я помню, что уже успел окончить университет, что меня ничуть не смущает.
Приехал я домой уже в штатском, в новом светло-сером импортном костюме, с чемоданчиком и солдатским вещмешком. Соседи меня едва узнали. Уезжал на службу разбитной малый, лихой рабочий паренек, одетый в телогрейку, а появился перед ними чуть ли не интеллигент, во всяком случае, студент, каковым я вскоре и стал.
Позади осталась еще одна жизнь, настолько отличная от той, какая у меня была при матери, что казалось, у меня было два детства - и тем не менее я только-только вступал в жизнь. Конкурсные экзамены - на удивление самому себе - я сдал на пятерки, только по английскому языку получил четыре. Сразу после последнего экзамена, еще до решения приемной комиссии, меня отправили в колхоз, где я оказался среди таких же счастливчиков, как и сам. Никто не давал мне моих лет, я подружился с семнадцатилетним юношей со своего курса, с нами, как с ровней, держались вчерашние школьницы, те, что родились уже после войны, сплошь модницы и интеллектуалки, так сказать.
Одна из филологинь все время была возле меня, на поле, по дороге лесом... Был конец августа, прекрасная пора лета... Она молча и выжидательно посматривала на меня, у костра в ночь садилась так, чтобы видеть мое лицо, и я испытывал почти неудержимое и вместе с тем робкое искушение коснуться ее плеча, лица, глаз рукой, она догадывалась, и волнение охватывало нас обоих. Я снова был отроком. В последний вечер я осмелился взять ее за руку, и она не отняла ее. Полночи мы оставались одни, в условиях весьма благоприятных. Но я не решился пойти дальше, ведь у каждого возраста есть свой предел допустимого, когда самая нетронутость исполнена доверия, нежности и счастья, может быть, более полного, чем минутная неловкая страсть обладания наспех.
Она была недостаточно благоразумна, но, видимо, не догадывалась, с кем имеет дело. Как же она удивилась, узнав, что я успел отслужить в армии и на целых пять лет старше ее! Выведав каким-то образом о моем московском “романе”, она - как ни странно - почувствовала себя как бы польщенной даже. О, юность, которая ценит опытность там, где она ничего не стоит!
Не чувствовал я за собой никакой опытности, не ведал никакого знания! Там было совсем не то... Меня, как никогда, занимала тайна любви и счастья... Впрочем, как и сегодня...