Таинственный человек дождя

Рэ Жан

Осеннее пиво в «Пестром льве» всегда было отличным, и господин Лампун обычно отдавал ему должное; после пива он ублажал свой желудок джином или ромом, поглощая эти крепкие напитки в невероятном количестве. Небольшое пир шество господин Лампун завершал приличной дозой чистого рома.

Отвалившись от стола, он покидал таверну «Пестрый лев» в Хэнсбери и возвращался на грязную Тэвни-стрит, на которой находилось его жилище — старый, полуразвалившийся дом, в котором хозяин держал небольшую лавочку, в которой торговал зерном.

После первого

же глотка своего любимого рома господин Лампун мрачнел, становился угрюмым и начинал жаловаться на судьбу.

— Этот старый еврей… Грязный шакал… Эта свинья Гусман… — бубнил он во всеуслышание, — я мог бы отдать ему все богатства мира, не оставив себе ни одной медной монетки! Но я не могу добиться еженедельной добавки в два шиллинга, несмотря на мой адский труд!

Кабатчик, за много лет хорошо изучивший своего клиента и занимавшийся обслуживанием других посетителей, сочувственно качал головой и машинально повторял:

— Вот как!. Это же надо: все богатства мира!.

Господин Лампун хитро прищуривался:

— Я никогда не говорил неправду! — и с важным видом хлопал себя по колену.

И он задумывался об обнаруженной им бесценной бумаге, в которой говорилось о сокровищах рода Грейбруков, но которую он не мог прочитать, впрочем, как и подручные Кромвеля.

При этом он старался не вспоминать о том, что не будь этой находки, его хозяин сэр Гусман давно избавился бы от своего секретаря, так как, если не считать его знания старых книг и рукописей, он был неумелым, рассеянным работником, закоренелым пьяницей, которому только поддержка судьи позволяла оставаться в сфере юриспруденции.

— Да, этот документ был у меня в руках, — простонал он. — Я мог попытаться расшифровать его, чтобы сокровища достались мне одному. Я понимаю, что это не обычный текст, на бумаге нет ничего, кроме черточек, пятен и точек вокруг странного рисунка, на котором изображено нечто вроде мокрой собаки, жалкого пса, попавшего под дождь…

Эти фразы господин Лампун повторял, наверное, в тысячный раз, когда дождливой и ветреной осенней ночью покинул Хэнсбери и неуверенными шагами направился на Тэвни-стрит.

Мостовая на темных улицах блестела под дождем, и ночной ветер свистел так уверенно, словно кроме него в Лондоне не было другого хозяина.

Чтобы не чувствовать себя одиноким и беззащитным глухой осенней ночью и показать дождю и ветру, что ему наплевать на них, господин Лампун принялся напевать песенку, придуманную им самим, в которой он заставлял олдермена Росса и судью Гусмана позорно барахтаться в грязи:

«Олдермен Росс — это дохлая лошадь, пучок соломы для старой клячи…»

Он не помнил в точности слова своей песни и поэтому всего лишь старался как можно громче выкрикивать такие слова, как «лошадь», «кляча», и похожие на них. В результате, когда он доковылял до своего дома, у него несколько улучшилось настроение

Он с трудом открыл источенную червями и плесенью дверь. В гостиной на столе его ожидал кувшин с замечательным голландским джином,

контрабандным товаром, случайно доставшемся ему. Он собирался пропустить последний стаканчик перед тем, как отправиться в спальню.

Он немного удивился, не обнаружив свечу в оловянном подсвечнике, который обычно оставлял на нижних ступеньках лестницы.

— Его наверняка украл этот грязный торговец зерном, — проворчал он. — Завтра я заберу у него свой подсвечник; это преступление обойдется ему не меньше чем в три фунта штрафа, и это еще без учета причиненного мне морального ущерба и утраченной выгоды.

А пока ему пришлось подниматься по лестнице в полной темноте, набивая себе шишки о выступы стен и спотыкаясь на подгнивших ступеньках. Наконец он добрался до спальни, где принялся нащупывать лампу, которая должна была находиться на столе.

— Не ищите лампу, приятель, ее нет на столе, — раздался холодный, невыразительный голос.

— Эй, — пробормотал секретарь, — кто это говорит? Кто здесь?

И он смахнул со лба капли выступившего пота.

— Это чертов ром играет со мной глупые шутки, — сердито пробормотал он. — Завтра я подам жалобу на трактирщика, продающего спиртное такого отвратительного качества.

— Ром не имеет ни малейшего отношения к тому, что мне нужно от вас, Лампун, — снова прозвучал жуткий голос. — Лучше присядьте; кресло находится справа от вас.

Теперь секретарь понял, что ему не привиделось отсутствие подсвечника и лампы. Ему стало страшно.

— Вы человек… или дух? — с трудом произнес он дрожащими губами.

— Я сам не знаю этого, Лампун. Может быть, и то и другое одновременно. Но дело не в этом. Я хочу заключить с вами соглашение.

— И вы не причините мне зла? — спросил Лампун, заикаясь.

— Нет, конечно, никакого вреда! Пожалуй, вы сам гораздо удачнее навредите себе.

— Но мне хотелось бы продолжить нашу беседу при свете, если вы не против.

— Сделку можно заключить и в темноте. Между прочим, для вас это большое преимущество — общаться со мной в темноте.

— Значит, вы… — господин Лаун, к которому вернулась его проницательность, не решился продолжать.

— Не задавайте вопросы; я не собираюсь отвечать на них. Скажите, Лампун, какой пароль применяется сегодня ночью для доступа в Уормвуд?

Секретарь вздрогнул. Уормвуд-скрабз? Он подумал о сегодняшнем утреннем происшествии, когда весь Лондон был поднят на ноги после бегства отца Картерета.

— Я не знаю его, — пробормотал он.

— Вы хорошо знаете пароль, так как он был назначен в вашей конторе, Лампун. И в вашей конторе, кстати, хранятся дубликаты ключей!

— Я не имею к ним доступа, даже если очень захочу! — закричал секретарь.

— Ладно, на этот раз вы сказали правду. Но не волнуйтесь: мне не нужны эти ключи. Они уже перешли этим вечером к тому, кому вскоре понадобятся. И забудьте о них — все равно завтра утром они окажутся на обычном месте. Мне достаточно узнать от вас пароль.