Таинственный посох
Шрифт:
– Вы знаете, что я всегда хорошо относился к вам и родителей ваших уважаю, но тут ничем не могу помочь! – сказал он, как отрезал. – Факт остается фактом. Вы не закрыли комнату, где хранился приемник, и он пропал. Мне, что ли, теперь прикажете за него платить? Ну нет! Заплатите за приемник с учетом его износа – это единственное, что я могу сделать для вас, – тогда и приходите со своим обходным!
Сказал. Вызвал бухгалтера. Та подсчитала. Вычла, сколько смогла. И назвала сумму:
– Шестьдесят девять рублей двенадцать копеек!
Большая по тем временам сумма – совсем,
Но ничего не поделаешь. Директор, как ни заступались за нее все без исключения работники общежития и жильцы, оставался неумолим. Родители тоже предлагали позвонить ему – уж им-то он бы не отказал. Но Татьяна Алексеевна решительно отказалась. Каким-то совершенно неведомым для себя чутьем она поняла, что всё это не просто так. И она обязана заплатить всё то, что потребовали.
Сначала от огорчения она даже не обратила внимания на то, что присвоенный ею когда-то денежный перевод и нынешняя недостача за пропавший приемник совпадали буквально до копейки. Но когда это до нее дошло, то была просто потрясена этим. Воспитанной, как почти все тогда, в атеистическом духе Татьяне Алексеевне стало даже немножко страшно.
Уже осознанно она посчитала всё случившееся с ней правильным и решила, что тут просто восторжествовала справедливость. Не нужно ей было брать чужого!
Пришлось после этого побегать по подругам, родителям: брать, занимать, выплачивать… И получать намного меньше, чем было положено, расчетных…
Теперь, спустя много-много лет, придя к вере в Бога, она понимает, что всё это было последствием нарушения ею духовного закона. Татьяне Алексеевне повезло: ей не пришлось платить своего, а только до копейки вернуть чужое. Ведь, по сути, она никого не обворовала и не обидела. Поистине справедлив до чудесного этот духовный закон!
Но вот что мне подумалось – и тут уже не немножко, как в свое время Татьяне Алексеевне, а по-настоящему стало страшно.
А каково же будет тогда тем, кто без зазрения совести брал и берет чужое? Не возвращая. Не останавливаясь. Не каясь…
Какой ответ будут они держать (и зачастую уже держат) здесь, на земле? А главное – там, в Вечной жизни…
Мать и сын
Подошла Мария Степановна после службы к священнику. Благословилась как положено. И со слезами на глазах говорит:
– Батюшка! Отец Михаил! Помогите! Сын у меня погибает, а я ничем не могу ему помочь!
– А в чем, собственно, дело? – с участием посмотрел на нее священник. – Он что, серьезно болен?
– Да нет, здоров как бык! – даже отмахнулась от этих слов женщина.
– Тогда, значит, пьет?
– Случается иногда, особенно по светским праздникам да когда дружки позовут. Но меру свою знает! Во всяком случае, пьяным я его, слава Богу, еще никогда не видела!
– Гм-м… – задумался вслух священник. – Тогда что же он у тебя – блудит? то есть гуляет?
– И это тоже бывает. Но – хуже, батюшка, хуже…
– Да что может быть хуже, чем этот смертный грех, который уже и за грех принимать перестали? – с упреком покачал головой священник
– Боже упаси! – в страхе перекрестилась женщина.
– Так что же тогда с ним?!
– Я ж говорю: гибнет!
– Ничего не пойму! А впрочем…
Священник внимательно посмотрел на женщину, прищурился, что-то припоминая, и сказал:
– Сына твоего я немного знаю, порой встречаю на улице. А вот в храме ни разу не видел.
– Вот в том-то всё и дело…
Мария Степановна прижала ладони к груди и зачастила:
– Я старая, глупая, как у нас веру в стране разрешили, то и в церковь пошла. И молитвам на церковнославянском научилась. Правило утром и вечером читаю. Исповедуюсь, причащаюсь…
– Это я знаю, ты про дело, суть говори! – слегка поторапливая женщину, кивнул священник.
– Вот я и говорю. Я, грешная, по милости Божией, спасаюсь. А он, полную школу, а после нее институт окончивший, такой ум имеющий, что на работе эти, как их… компьютерные программы составляет, ни в какую не хочет! Уж я и так с ним, и эдак! Каждую вашу проповедь, когда после службы домой возвращаюсь, пересказываю. Так нет – сразу же начинает зевать и обрывает на полуслове. Книги духовные, с закладками в нужных местах, словно невзначай – то на прикроватную тумбочку, то на стол перед едой – он у меня, когда ест, уж очень читать любит – подкладываю. Только он их – всегда в сторону и за свои бульварные романы опять принимается. Я к нему и лаской, объясняя, как хорошо спасенным в раю, и с угрозами про ад. А он знай себе только смеется. В раю мне, говорит, пожалуй, скучно будет. Уж если тут того нельзя да это не делай, то представляю, что будет там, да еще на целую вечность. Нет, я лучше, если он и правда есть, в аду, со своими привычками и друзьями!
Женщина горько вздохнула и, безнадежно махнув рукой, продолжила:
– Уж я ему объясняла, что это он так про ад говорит потому, что даже представления не имеет, каково там на самом деле. Ну, помните, как вы в проповеди говорили однажды: что самые жгучие, страшные, жуткие муки на земле не сравнить с самой малой мукой в аду! Что она гораздо нестерпимей, сильнее…
– Это не я, это святые так говорят. Я только повторил… – строго приподнимая указательный палец, уточнил священник.
– Ну, а я, как уж могла, – вас… – прошептала Мария Степановна и беспомощно развела руками. – Ну что мне еще сделать? Каждый день говорю ему о вере и Боге, и никакой пользы! Скорее, даже наоборот…
– Так вот оно в чем дело!
Священник внимательно посмотрел на женщину и чуть приметно усмехнулся в густую бороду.
– Ты ведь, Мария Степановна, совсем не то делала!
– Как это? – не поняла та.
Священник немного помолчал, словно вспоминая нужные, скорее всего, тоже почерпнутые у святых слова, и весомо сказал:
– А то! Ты говорила с сыном о Боге. А надо было – с Богом о сыне! Уразумела?
– Да… кажется… Я попробую! – кивая, проговорила женщина.
И вместо того чтобы, как обычно, заспешить домой, к сыну, купив самую большую свечу, медленно направилась к светлой чудотворной иконе Спаса Нерукотворенного…