Таинственный возлюбленный
Шрифт:
Драгун спрыгнул с седла и звучным голосом произнес:
— Мадмуазель Женевьева де Салиньи к ее светлости герцогине Осунской!
Бесшумно задвигалась вышколенная прислуга, и спустя четверть часа в роскошную приемную в античном стиле к путешественникам вышел невысокий господин с длинным, но пухлым лицом, близко посаженными глазами и неприлично ярким ртом.
— Я маркиз Пеньяфьель, герцог Осуна. Ее светлости нет дома, но дом в вашем распоряжении. Гости моей жены — мои гости, тем более, наши доблестные союзники.
Полился непринужденный разговор о последних победах генерала Бонапарта, во время которого француженка высказывала удивление
В двухсветной столовой стены были сплошь увешаны натюрмортами французских, фламандских и испанских художников. При виде сочно написанных плодов, дичи, и рыбы у гостей потекли слюнки. Стол оказался изысканным, но далеко не обильным: салат, рыба, сласти, малага и херес, пунш и сахарная вода со льдом. Лакеев не было, только один паж; дамам прислуживали кавалеры. Впрочем, за огромным столом собралось едва ли человек десять. Драгун, не снявший перчаток, вновь, как и в приемной, встал на караул у дверей.
Подали шампанское, но не успел никто поднести бокалы к губам, как в столовую размашистым мужским шагом вошла утренняя всадница.
— А, дон Хирона, — направилась она прямо к герцогу, протягивая для поцелуя неимоверно узкую руку, — вы не один, как мило. Но кто же… — Женщина окинула зал, и на мгновение ее серые глаза задержались на желтом мундире драгуна. — Вот как! Путешественники инкогнито! — Она обернулась и тут же острым взглядом выхватила из сидевших за столом юное улыбающееся лицо с русыми локонами, по последней французской моде спущенными на лоб. Полагаю, вы немало удивились, встретившись на дороге с дамой в камзоле?
— Гораздо больше меня поразили люди, что шли почти за вами, ваше сиятельство, — ответила гостья на звонком южно-французском.
— А! Это земледельцы, согнанные с земли. В окрестностях Мадрида давно уже запрещено пахать землю. Им приходится спать на земле и питаться варевом из муки, если удается ее достать, разумеется. Женщины сплошь занимаются проституцией, а дети нищенствуют. Поэтому-то я и выступаю против всех этих сельскохозяйственных реформ. Но давайте все же сначала познакомимся с вами поближе, — с этими словами Осуна подошла к столу и залпом выпила бокал хереса.
— Я думаю, лучше всего представит меня сопроводительное письмо, — улыбнулась француженка.
После этих слов юной особы молча стоявший доселе у дверей гостиной драгун, четко печатая шаг, приблизился к герцогине и почтительно протянул ей пакет.
Та, не глядя, взяла пакет, вскрыла шелковую бумагу и погрузилась в чтение, казалось, не замечая, что все остальные оторвались от трапезы и ждут.
— Прекрасно… прекрасно… — шептали, усмехаясь, ее узкие губы, и закончив чтение, она небрежно бросила бумагу рядом с салфеткой. — Рада приветствовать вас в Аламеде, мадмуазель де Салиньи. Герцог пишет, что ваш отец хотел бы избавить вас от созерцания гнусностей, которые творятся в Париже, — вряд ли нравы Эскориала лучше. — Она рассмеялась. — Но для настоящей женщины рай — это не Париж, это — Мадрид, где любой мужчина, будь то столичный мачо, провинциальный идальго или наследный гранд видит в женщине существо высшее и поклоняется ей безусловно… Мой дом в вашем распоряжении, донья Женевьева. Сегодня отдыхайте, а завтра начнем испанскую жизнь. Я пришлю к вам моего портного — у нас мода на костюмы в народном стиле. — Осуна выпила
— Он уехал в Мадрид по указанию герцога, подыскать квартиру для мадмуазель, — не дрогнув, ответил драгун.
— Глупости. Мадмуазель не нуждается в квартире — она будет жить у меня. Вы тоже француз?
— Нет, ваше сиятельство, мы с товарищем чистокровные испанцы.
— Тем лучше. Я сегодня же напишу графу Аланхэ — у него в роте, кажется, были какие-то вакансии. Можете наутро отправляться в Мадрид и сами передать мое письмо графу.
Драгун почтительно склонил голову и сдержанно поблагодарил хозяйку.
Женевьеве отвели роскошные покои на втором этаже, откуда был хорошо виден лабиринт уютных тропинок парка, вьющихся меж тополями и акациями. Но до самого вечера ей не удавалось остаться одной ни на минуту: приходили закройщицы, портнихи, вышивальщицы, цветочницы, и все сплетничали без умолку, считая, что приезжая мадмуазель едва может произнести по-испански два слова.
— И, веришь ли, Лусита, она так нахлестала его по щекам, что от колец кровь так и брызнула ему на камзол!
— Прямо совсем, как мой Перес!
— А Мануэлито?
— Побежал забываться к своей эстремадурке.
— Что ж, с королевой не сравнить. Кстати, знаешь, мой Франчо видел эту старую лошадь в Лавапьесе.
— Да ну!
— Да, да. Она была там в маске и под густой вуалью. Да только разве ж ее не узнаешь!
— Замолчи, Тереза, или захотела отправиться куда-нибудь подальше?
Женевьева молча поворачивалась, следуя требованиям проворных рук, и смотрела в огромное окно в ожидании окончания этих пыток.
Под вечер ее посетила герцогиня.
— Надеюсь, вы успешно вытерпели эту суету с модистками? — поинтересовалась она, садясь в кресло и по-мужски закидывая ногу на ногу. — Понимаете ли, получилось так, что мы совсем недавно открыли для себя свой народ и теперь — буду откровенна — от скуки и эротизма обожествляем его. Дамы у нас одеваются, как махи: черные юбки, тугие пояса, низко вырезанные лифы и болеро с кисточками, а мужчины забирают волосы сеткой, словно матадоры. Но не забывайте, что это — всего лишь карнавал, буффонада, единственные настоящие люди здесь — это тореро, воспитанные на бойнях. Пусть они не умеют даже расписаться, но у них есть гордость и чувство собственного достоинства, а главное, они безоглядно презирают смерть. Именно поэтому женщины загораются… Впрочем, вам, может быть, больше пойдет ваша французская легкость. — Герцогиня внимательно, и не скрываясь, оглядела девушку, отметив легкость длинных ног под муслиновым платьем, маленькую высокую грудь и странное сочетание веселой дерзости лица с печалью жгучих черных глаз. — Вы южанка?
— Да, мой отец был депутатом Генеральных Штатов от дворянства Монпелье, но в девяносто третьем как бывший едва не угодил в Консьержери. Семья к тому времени жила уже в Париже, и эта столичная жизнь стоила жизни матери и брату. Однако отец спасся, а через три года уже занимался реформой флота. Он действительно увлекающийся человек.
— А вы? — помолчав, спросила Осуна.
— Я тоже, — не опустила глаз француженка.
— Вы приехали непосредственно из Франции?
— Нет, пару месяцев я гостила у герцога под… Памплоной — кажется, я верно произношу это название?