Так было
Шрифт:
Видно было, что и Сталин был несколько удивлен этим неожиданным выступлением Вознесенского. Он призадумался: против Вознесенского не выступил, но и не поддержал его. Как мне помнится, Вознесенский затем писал письмо на имя Сталина с объяснением своего выступления против кредита от американцев.
Сталин неожиданно сказал: «Если кредит брать у американцев, то почему 2 млрд долларов? Это мало, надо просить 6 млрд долларов».
Я возразил: «Товарищ Сталин, сейчас они этих условий не примут. Американцы предлагают 1 млрд долларов, я предлагаю 2 млрд потому, что мы можем спуститься до 1 млрд долларов, если не пройдет большая
Сталин настаивал на своем. Я сообщил Гарриману о его цифре и, конечно, ничего из этого не вышло.
Позже, перед поездкой в Ялту, я предложил Сталину в разговоре с Рузвельтом выдвинуть предложение о кредите в 6 млрд долларов. Именно с Рузвельтом говорить, учитывая, что отношения с Америкой у нас хорошие и личная встреча благоприятное условие для решения вопроса. Сталин согласился.
Я поднял также вопрос о репарациях с Германии. Речь шла о том, чтобы потребовать 20 млрд долларов, из них 10 млрд долларов — Советскому Союзу. Сталин с этим также согласился.
На Ялтинской конференции были только Молотов и Берия. Переговоры вели Сталин и Молотов. Берия же занимался вопросами организации охраны и выполнял отдельные поручения. Когда они вернулись из Ялты, Молотов сказал, что ни о кредите, ни о репарациях Сталин вопроса не поднимал.
Вместе с тем, когда с Ялтинской конференции прибыл в Москву государственный секретарь США Стеттиниус, в беседах в Москве он сам настаивал на том, чтобы репарации с Германии требовать на всю названную сумму и, кроме того, чтобы несколько миллионов немцев в течение пяти-шести лет работали над восстановлением нашей экономики. И другие американские деятели считали это вполне законным и реальным.
Занимаясь вопросами экономики и хорошо зная наши потребности внутри страны, я понимал, что послевоенных экспортных ресурсов у нас будет крайне мало ввиду разорения хозяйства и огромных потребностей внутри страны, поэтому без больших кредитов развивать внешнюю торговлю и иметь большой импорт, так необходимый нам, нельзя.
Американцы также понимали, что мы нуждаемся в кредитах, и они хотели это использовать для решения других, интересующих их вопросов, на выгодных условиях связывая их с кредитом. 21 февраля 1946 г. американцы обратились с официальной нотой к Советскому Союзу, в которой предлагалось, чтобы в переговоры о кредитах США Советскому Союзу включить также большой круг других экономических вопросов.
Это было нам невыгодно, ибо они хотели за кредиты под нажимом получить от нас уступки по другим вопросам, к решению которых мы были не готовы. Поэтому 15 марта в ответной советской ноте американцам мы давали согласие вступить в переговоры по трем вопросам, которые были в предложениях американцев: 1) о сумме и условиях государственного долгосрочного кредита; 2) о заключении торгового соглашения; 3) о расширении мировой торговли и занятости и вопросы ленд-лизовских поставок.
Если в первых двух вопросах мы имели прямой интерес, то в третьем — нет, но уйти от него нельзя было: США не могли бы пойти на большие кредиты, если бы не были урегулированы вопросы ленд-лиза. Естественно, поскольку война кончилась, надо было иметь соглашение по этому вопросу.
Мы не имели в виду каких-либо серьезных платежей по ленд-лизу, речь шла о символических суммах. По договорам мы не были обязаны платить
18 апреля американцы прислали ответ, в котором настаивали на своих предложениях вести переговоры сразу по всем вопросам.
У нас в Минвнешторге был такой порядок, что все письма, исходящие из Министерства внешней торговли в Правительство и Министерство иностранных дел, могли быть направлены или с моего личного согласия как министра или мною лично. Министерство иностранных дел никогда не брало на себя ответственность за экономические вопросы и не готовило вместо нас свои проекты. Оно всецело полагалось на проекты, которые представлялись Минвнешторгом. И это было правильно. Обычно я выделял из конъюнктурного института МВТ и Института внешней торговли, существовавшего с 1938 г., пять-шесть человек крупных ученых, профессоров, знатоков международного права, внутренних вопросов, финансово-кредитных вопросов, международных транспортных вопросов и др. С привлечением этих экспертов мои заместители и я сам готовили эти проекты.
Над проектом ответа американцам работали в том же составе. В мае 1946 г. шесть советских экспертов вместе с заместителем министра Степановым подготовили проект ответа, который отличался от предыдущего только следующими моментами: настаивая на том, что эти переговоры по другим вопросам не должны сейчас вестись и не должны связываться с кредитами, заявляя о своем согласии во время указанных переговоров предварительно обменяться мнениями и по этим вопросам, мы сообщали, что готовы начать переговоры по вопросам гражданской авиации и по вопросам судоходства по международным рекам после окончания переговоров по кредитам с той только разницей, что во время переговоров по кредитам будет назначен срок начала этих переговоров.
С моего согласия этот проект Степанов послал Лозовскому, который тогда был заместителем Молотова и в данный период исполнял его обязанности, так как Молотов был на сессии Совета министров иностранных дел великих держав в Париже.
Через несколько дней мне в Министерство внешней торговли позвонил Лозовский о том, что работники Министерства иностранных дел подготовили ответную ноту американцам на основе внешторговского проекта и что текст он послал Молотову в Париж. Молотов одобрил его и просил выяснить мое мнение по нему. Затем Лозовский прочитал мне проект ноты по телефону.
Я сказал, что этот текст поддерживаю, но предупредил Лозовского, чтобы он имел в виду, что такой вопрос нельзя решать двумя министерствами: его надо доложить ЦК партии, то есть в Политбюро — Сталину. Хотя и без моего предупреждения было известно, что такие вопросы без ЦК не могут решаться, но на всякий случай, боясь, что Лозовский, имея мое и Молотова согласие, поступит по-другому, я предупредил его. И хорошо сделал, что предупредил. Он, правда, должен был знать это сам и, звоня мне в министерство, понимать, что я там выступал как министр, а не как член Политбюро, и Молотов также.