Так было
Шрифт:
Степан с интересом наблюдал за девушкой из-за кулис. Он видел ее профиль. Пышная копна золотых волос, крутой невысокий лоб, прямой нос, округлый подбородок с вмятинкой посредине. Видно, что сильно волнуется. Мнет, перетирает в руках платочек. И щеки краснее платья. Скорей бы начинала. Чего тянет. В зале уже шумят.
А Зоя, выдержав долгую паузу, плавным жестом сцепила кисти рук перед грудью и чистым, звенящим голосом повела рассказ:
— Нунча, торговка овощами — самый веселый человек в мире и первая красавица нашего угла. Нунча в двадцать три года осталась вдовою, с пятилетней дочерью
Зоя говорила и говорила. Степан смотрел на нее, слушал и чувствовал, что с ним происходит что-то необычное. Он вдруг утратил чувство места и времени. Какая-то сила перенесла его за тридевять земель и опустила в жаркой Италии, на большой соборной площади. Он вместе со всеми любовался величавой и дразнящей походкой Нунчи. И хмель слегка туманил ему голову, и хотелось чего-то яркого и звонкого, как ее любовь.
Степан смотрел на Зою, а видел Нунчу. Пышноволосая, веселая и красивая. Это безусловно была она. Вот она сказала дочери:
— Посмотрим, чье сердце сильнее! Мы пробежим с тобой отсюда до фонтана, трижды туда и обратно…
И они побежали, полетели. Степан подался всем телом вперед, прижал кулаки к груди будто и сам приготовился к бегу. Ему хотелось, чтобы выиграла мать. И он радовался ее победе и с наслаждением смотрел, как играло ее прекрасное непобедимое тело в пламенной пляске, опьяняющей, точно старое, крепкое, темное вино…
И вдруг — эта смерть! Нелепая и страшная. Степан едва не закричал: «Неправда! Не может быть!»
Шум аплодисментов вернул его к действительности. Розовая, сияющая Зоя стояла посреди сцены и кланялась неистово аплодирующему залу. Затем плавно повернулась и убежала со сцены.
— Давайте занавес, — сказал Степан.
Вышел на авансцену, объявил антракт и пошел разыскивать Зою. Она стояла у окна в гримировочной, прижавшись лбом к черному стеклу. Степан окликнул ее, протянул руку, крепко сжал Зоины пальцы.
— Молодец. Здорово прочла!
— Спасибо.
— Никогда не думал, что не стихи можно так красиво читать.
— Это потому, что вы никогда, наверное, настоящих чтецов не слышали.
— Может быть, — охотно согласился Степан. — Ты где-нибудь училась этому?
— Училась. Школьницей — в Ленинградском дворце пионеров. А потом в ГИТИСе.
— Это что за штука?
— Это институт театрального искусства. Я хотела быть актрисой. Перешла на второй курс и вот… Институт эвакуировался. Мы остались из-за болезни мамы. А теперь… — Она погрустнела, постояла минутку молча.
— Пойду переоденусь. Холодно.
Она ушла за перегородку, а Синельников кинулся разыскивать директора Дома культуры. Нашел его в зале. Отозвал в уголок. За ремень гимнастерки подтянул к себе, жарко выдохнул:
— Нашел.
— Чего нашел?
— Худрука. Мировая дивчина. Активистка. Училась в театральном институте. Понял?
На другой день Зою Козлову назначили художественным руководителем районного Дома культуры. Она легко и быстро вошла в коллектив и скоро
Козловы по-прежнему жили в гримировочной. Зоина мать стала работать сторожем Дома культуры и считала, что с жильем они устроились отлично. Места хватает, работа под боком, к тому же не надо думать ни о топливе, ни о свете. «Как-нибудь протянем до конца войны, — говорила она. — Не долго уж. А там уедем в Ленинград».
…Во второй половине дня Степан подъехал к Дому культуры.
Зоя уже стояла на крыльце. На ней было все то же платьишко, но на ногах новые сапожки и фуфайка на руке.
— Вот теперь вполне командировочный вид, — засмеялся Степан. Подал девушке руку, помог забраться в тележку. Дождался, пока она усядется поудобнее, и тронул лошадь.
В молчании выехали из поселка. Проехав несколько километров по большаку, Степан свернул вправо на узенькую лесную дорогу. Лес был негустой, березовый. Белоствольные деревья стояли по колено в траве и цветах. Ароматный воздух казался зеленоватым.
Неожиданно Зоя дотронулась до руки Степана.
— Остановите, пожалуйста, лошадь.
Парень натянул вожжи. Облегченно фыркнув, Каурко потянулся к придорожной траве.
Зоя сидела не шевелясь, вытянув шею, устремив немигающий взгляд в бело-зеленую глубь рощи. Вот ее лицо дрогнуло, и по нему разлилась радостная улыбка.
— Послушайте, — восторженно зашептала она. — Послушайте, как шумит лес.
«Чудит», — подумал Степан, но все же заставил себя прислушаться. Чуткое ухо гармониста сразу уловило приглушенный многоголосый и мелодичный гул. Он ласкал слух и волновал, как хорошая песня. Из каких звуков состояла эта тихая лесная песня? Из шороха потревоженной ветром листвы, жужжания насекомых, шуршания задравшейся бересты, птичьего посвиста? Или она рождалась прямо из голубовато-зеленого воздуха? Или ветер приносил ее откуда-то издалека, где она звучала в полную мощь? Степан не думал об этом. Он слушал нескончаемую песню леса, а на его лице стыло выражение удивления. «Чудно!» Тысячу раз прошел и проехал через этот лес, а никогда не слышал его голоса».
— Слышите, какая удивительная мелодия! — воскликнула Зоя. — Сколько в ней тончайших звуков, сколько оттенков и красок. Помните, как у Некрасова:
…Пригреты теплым солнышком, Шумят повеселелые Сосновые леса; А рядом новой зеленью Лопочут песню новую И липа бледнолицая, И белая березонька С зеленою косой…— Хорошо, правда? Но не всем дано это понять. Вот в Третьяковке или в Русском музее… вы не были там?