Так было
Шрифт:
Увидела у чьих-то ворот скамью, тяжело опустилась на нее, отдышалась. Оказалось, присела у ворот дома райкомовской машинистки. Не раздумывая, Валя поднялась и постучала в оконце над головой. Через минуту она стояла в комнате и шепотом говорила хозяйке:
— Постели-ка мне где-нибудь. Я прилягу и отлежусь. Только ни о чем не расспрашивай. В райкоме скажешь — заболела, сегодня не приду.
Хозяйка подвела ее к кровати: «Ложись». Помогла раздеться. Валя сразу же забылась некрепким сном больного человека.
В то время, когда
— Извините, что разбудила вас. Думала Валентину Мироновну поднять. Смотрю — заспалась соседушка. Стадо гонят, а она еще и корову не доила.
Слушая ее стрекотание, Богдан Данилович сообразил, что Валя не вернулась из роддома.
— У нее такая работа, — сочувственно проговорил он. — Ночью вызвали в райком и до сих пор нет. Не согласились ли бы вы подоить нашу коровенку и выгнать ее? А? Очень был бы благодарен.
— Пожалуйста.
— Сейчас вынесу ведро. Вот спасибо. Выручили.
Пока соседка управлялась со скотиной, Шамов встал, умылся и, позевывая, принялся размышлять, что же могло случиться с Валей. Какое-нибудь осложнение? Ему бы сообщили об этом. А может быть, она явится прямо на работу? Зря. Можно было денек полежать дома, оправиться.
Шамов позвонил заведующей роддомом.
— Здравствуйте, Богдан Данилович, — приветливо поздоровалась она. — Как самочувствие Валентины Мироновны?
— Гм. Ничего. Спасибо, — пробормотал он.
— Надо ей дня два полежать. Обязательно. А то почти со стола и домой. И пусть побережется. Я ей все объяснила. Если что, сразу звоните. Я сама приду.
— Спасибо. Спасибо. До свидания.
Повесил трубку. «Что за чертовщина? Куда ж она делась? Не случилось ли что по пути? Хотя едва ли. Увидели бы, привели домой или в больницу».
И все же Богдан Данилович был уверен, что с Валей что-то произошло. Он вспомнил свой последний разговор с женой и подосадовал на себя. Она делает все возможное для того, чтобы ему жилось хорошо. А он?..
Раздосадованный Богдан Данилович целый час курил, вышагивал по комнате. Он был недоволен собой. Нельзя было так. Ясно, ребенок ни к чему. Что и как будет после войны — неведомо… И все же надо было не так. Мягче, человечнее. Ведь, кроме Вали, никого не осталось… «Что-то я затвердел, задубел в этой вонючей провинции. Нужно мягче и гибче… Придет, поговорим с ней по-другому…»
Но поговорить ему уже не пришлось. Через два дня Валя, не заходя домой, пошла прямо в райком. Разделась, поправила прическу и — к Рыбакову. Никто не присутствовал при их разговоре. В тот же день на внеочередном заседании бюро Валентину Кораблеву утвердили заместителем начальника политотдела Иринкинского совхоза.
Шамов узнал обо всем за несколько минут до заседания бюро. Из своего кабинета он позвонил
— Прошу тебя, зайди, пожалуйста, на минутку.
Она пришла. Поджидая ее, Богдан Данилович стоял посреди кабинета. Издали услышав знакомые шаги, поспешно надел маску незаслуженно оскорбленного и расстроенного человека.
Валя остановилась у порога, прижавшись спиной к двери. Вскинула пушистые брови, глухо сказала:
— Слушаю вас.
Он опустил голову. Зачем-то подошел к окну. Вернулся на прежнее место, жестом показал на диван.
— Садись, Валюша. Поговорим.
— О чем? — сухо спросила она.
Богдан Данилович смешался под ее презрительным взглядом и не сразу нашелся с ответом. Он понял, что никакие слова не смогут их примирить. И пожалел об этом. «Интересно, что она сказала Рыбакову?» Надо было выведать это. Но как? Выигрывая время, он говорил:
— Не надо волноваться, Валечка.
— Не называйте меня так.
— Хорошо, хорошо. Не буду. Только не волнуйся. Ты всерьез все это решила?
— Да. И жалею, что поздно.
— А как же… как же Рыбаков не спросил даже меня. Все-таки я муж.
— Я сказала ему, что не люблю вас. Заблудилась, обманулась. Больше ничего не сказала. Пожалела… себя пожалела… Себя. Но если попытаетесь мне помешать… Лучше не троньте.
Когда на бюро стали обсуждать вопрос о замполите Иринкинского совхоза, Богдан Данилович вышел из кабинета.
В тот же день Валя собралась и уехала в Иринкино. Перед отъездом зашла к Василию Ивановичу, поблагодарила.
— За что благодаришь? — Рыбаков нахмурился. — Не милостыню подали. Большое дело доверили. Оправдывай. Поняла?
— Поняла, Василий Иванович. Оправдаю.
— Ну, — протянул ей руку, — счастливого пути. А если случится что — не таись, не прячься от товарищей. Вместе-то сподручнее любую ношу тащить, любую беду свалить.
Часом позже в кабинете Рыбакова появился Богдан Данилович. Он поговорил о делах, а потом, как бы между прочим, спросил:
— Это вы мою супругу сосватали?
— Ты сам сосватал, я только обвенчал, — грубо ответил Рыбаков.
— У-у, м-м, — промычал Шамов и поспешно вышел.
В эти минуты он понял, что ненавидит Рыбакова. Ненавидит и боится. Это из-за Рыбакова он все время чувствует себя неуверенно, словно под ногами не твердая земля, а болотная топь. Того и гляди, оступишься и ухнешь с головой. Сам работает, как двужильный — не ест, не спит сутками, — и других загонял. Только давай и давай. Если б не он, Валя никогда не отважилась бы на подобный шаг. Интересно, что же она сказала ему? Он и так волком смотрит. Неделю назад на бюро райкома вдруг сказал: «Есть решение ЦК направить лучших партработников на политработу в армию. У нас вроде все отвоевались. Тепляков ранен в финскую. Коненко еще под Халхин-Голом медаль «За отвагу» получил. Вот только наш главный пропагандист не обстрелян. Как ты, Шамов, на это смотришь?»