Так говорил Каганович
Шрифт:
– Но все равно надо сохранить правду.
– Правда-то правда, верно, но надо ее обдумать.
– Я вам потом покажу написанное, – обещаю Кагановичу.
– Вам сколько лет?
– Сорок восемь.
– Молодой еще. Ровно половина того, что мне сейчас.
Говорим о ленинской концепции социализма.
– В чем она выражается? – размышляет Каганович. – Молотов в своем труде, посланном в ЦК, несколько раз цитирует из «Государства и революции», что социализм – это строй, при котором все нынешние пролетарии и крестьяне превращаются в работников государственного социалистического хозяйства, все работают по единому плану.
Еще
– Да, Ленин и говорит: социализм есть уничтожение классов. Все рабочие и крестьяне превращаются в работников государственного социалистического хозяйства. Это «Государство и революция». Ежели толковать, что ленинская концепция социализма – это кооперация, то ведь Ленин говорит о кооперации так: при нынешнем Советском государстве, когда у власти стоит рабочий класс, когда промышленные предприятия, банки, железные дороги и принадлежат государству и обществу, при ликвидации классов и развитии кооперации – это все возможное для построения социализма. Возможное, но это еще не построение социализма.
Значит, нужно ликвидировать классы – раз, нужно иметь рабочее государство, нужно, чтоб государственные предприятия были государственными социалистическими предприятиями. И земля государственная плюс кооперация – это условия для построения социализма. Вот ленинская концепция.
А если взять только кооперацию, то это мещанский социализм, это народнический социализм, это кооперативный социализм, а не социализм настоящий. Так что, видите, это очень серьезный вопрос, теоретический, генеральный вопрос. Расшифруйте ленинскую концепцию социализма подробно, и каждый поймет, что, да, у нас советская рабочая власть, рабоче-крестьянская власть, а государство у нас все-таки не общенародное. Общенародное, – это, так сказать, в общем народе существуют и купчики, и спекулянты, и всякие, – что они, за социализм, что ли? Они против социализма.
– Молотов не соглашался с формулировкой общенародного государства, – говорю я.
– Не соглашался. Это у вас будет в книге?
– Будет обязательно.
– Правильно.
– Я захватил с собой газеты. В «Правде» вас снова полоскают. Вы видели?
– Не видел.
– А вот в «Аргументах и фактах» о Хрущеве пишет Мухитдинов. Хрущев поставил вопрос: «Если вы возражаете, то я сам на себя возьму ответственность обнародовать документы, в том числе, те, которые касаются присутствующих соратников Сталина». Когда вы возражали, чтоб он не читал закрытый доклад на Двадцатом съезде.
– Неправда, неправда. Мы возражали, мы говорили: Политбюро решило собрать специальный пленум ЦК, где заслушать доклад. Доклад должен был делать Поспелов – на пленуме. Он и говорил это. У него комиссия была отдельная. И когда обсуждали отчет ЦК, не было этого совершенно. Не было вопроса. Это длинная история.
– В «Правде» пишут, что Берия ненавидел Хрущева.
– Абсолютная неправда, – твердо заявляет Каганович.
– Вчерашняя «Правда», 10 ноября 1989 года, статья «На пути к XX съезду»: «Есть основания полагать, что замысел устранить Берию вызревал еще у Сталина…»
– Это, наверно, правда, – соглашается Каганович. –
– «И Берии стало об этом известно. Отсюда столь обнаженная ненависть его к Сталину, проявившаяся в дни смертельной болезни последнего. Довольно напряженными были личные отношения Берии с другими членами Президиума ЦК, в частности, он демонстративно игнорировал Хрущева…»
– Абсолютная неправда.
– Мне Молотов рассказывал, что, наоборот, они дружили.
– Это была неразлучная пара, – говорит Каганович. – Неразлучная пара. В последние два года жизни Сталина у него большей частью на даче дневали и ночевали. Хрущев, Берия и Маленков. Хрущев и Берия были неразлучная пара, дружили. Потом на какой-то почве у них возникли… Берия, может, решил, конечно, что, зачем ему держать Хрущева, когда он может один управлять? Может быть, и решил.
Бурлацкий написал, как Хрущев рассказывал об аресте Берии. Зашел Берия, у него портфель, а я, говорит, Хрущев, сразу сообразил, что у него в портфеле, хвать, цап, и портфель ухватил. Так и не сказано, что там было. Цап и забрал. А это неправда, мы там сидели, все члены Политбюро, собрали нас.
– В «Правде» сказано, что его арестовали на заседании Президиума Совета министров. Наверно, на Политбюро все-таки.
– На Политбюро! Заседание Политбюро. Это кто писал?
– Барсуков, кандидат исторических наук.
– Врет! Врет… На заседании Политбюро дело было. Сидели мы. Зашел Берия и говорит: – Что, внеочередное заседание Политбюро? Вызывали меня?
Ему говорят: – А вот про тебя и будем обсуждать.
– А что про меня обсуждать?
Тогда Маленков взял слово первым. Он и председательствовал. И выступил. А потом выступили члены Политбюро, в том числе и я, что вот такие-то данные, что ты интриги водишь против Политбюро ЦК… А после этого его арестовали. Но обсуждали, выступали.
Единственный, Микоян пришел позже немного и говорит: – В чем дело? Что тут произошло?
Ему рассказали. Он говорит: – Как это так?
Микоян вначале не был в курсе дела.
– Бурлацкий в газете написал, что Хрущев провел большую работу, со всеми членами Политбюро беседовал, потом вызвал Кагановича, сказал ему о Берии то-то и то-то. Каганович спросил: – А как большинство в Политбюро? – Хрущев ответил: – Большинство за то, чтоб его исключить. И так далее…
– Врет. А дело было так. Я уезжал, был на Урале, а потом с Урала заехал в Горький. В Горьком я занимался речным портом и железной дорогой. Потом получаю телефонограмму: «Приезжайте в Москву». Я прервал пребывание в Горьком и выехал в Москву. Приехал.
Хрущев звонит мне и говорит: «Приезжай ко мне». Я пришел к нему. Так дело было. Он мне говорит – то-то и то-то. О заговоре не говорилось, что Берия – шпион, не говорилось. А говорилось о том, что он интриги завел, хочет свергнуть Политбюро и захватить власть. Я говорю: «Это плохо. Очень плохо». «Вот мы хотим его снять». То-то и то-то.
– А как Хрущев узнал?
– Видимо, у него были люди. «Хорошо, – говорю, – я согласен, соберем Политбюро».
Я только сказал ему: «А может, его прижать и оставить все-таки, не снимать?» Он го ворит: «Нет, это не выйдет, дело зашло далеко уж очень. Ты услышишь, там расскажут подробнее, на заседании». Хорошо, – говорю, – соберите заседание. Вот как было дело. Я говорю: «А Микоян знает?» «Нет, – говорит Хрущев, – мы ему не говорили, а то он Берии расскажет».