Так говорил Заратустра
Шрифт:
Бывают они любезны и предупредительны с тобой. Но таково всегда было благоразумие трусов. Да, трусливые умны!
Своей мелкой душой они много думают о тебе: ты всегда вызываешь у них подозрение. Все, о чем много думают, становится подозрительным. [15]
Они наказывают тебя за добродетели твои, а прощают — зато полностью — только ошибки твои.
Ты снисходителен и справедлив, потому и говоришь: «Не виновны они в своем ничтожном существовании». Но их мелкая душа думает: «Вина лежит
15
«Denken» — думать, «bedenklich» — подозрительный; игра слов, имеющих общий корень, к сожалению, потеряна при переводе.
Когда ты снисходителен, они все равно чувствуют твое презрение и возвращают тебе благодеяние твое, уязвляя тайком.
Молчание гордости твоей всегда им не по вкусу: но они ликуют, когда бываешь ты настолько скромным, чтобы стать тщеславным.
То, что узнаем мы в человеке, воспламеняем мы в нем. Остерегайся же маленьких людей!
Перед тобой они чувствуют себя ничтожными, и низость их тлеет и разгорается в невидимую месть.
Разве не замечал ты, как часто они делались безмолвными, когда ты подходил к ним, и как силы покидали их. словно дым от угасающего костра?
Да, друг мой, укором совести являешься ты для ближних своих: ибо недостойны они тебя. Потому они ненавидят тебя и готовы высасывать кровь твою.
Ближние твои всегда останутся для тебя ядовитыми мухами; само величие твое делает их столь ядовитыми и похожими на мух.
Друг мой, беги в свое уединение, туда, где веет суровый свежий ветер. Не твое дело разгонять мух.
Так говорил Заратустра.
О целомудрии
Я люблю лес. Плохо жить в городах: слишком много там страстных людей.
Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем стать предметом вожделений страстной женщины?
Взгляните же на этих мужчин: их глаза говорят, что не ведают они ничего лучшего на земле, чем спать с женщиной.
Грязь на дне души их; увы, если у грязи этой есть еще и дух!
О, если бы вы были совершенны, по крайней мере, так же, как звери! Но зверям присуща невинность.
Разве я призываю умерщвлять свои чувства? Я призываю к невинности чувств.
Разве к целомудрию призываю я вас? Для некоторых целомудрие — добродетель, но для многих — почти что порок.
Они, быть может, и воздерживаются, но пес чувственности завистливо проглядывает из всех их деяний.
До высот их добродетели, вплоть до сферы духа, где царит холод, преследует их это животное, несущее с собой вражду.
И как искусно пес чувственности умеет молить о духе, когда ему отказано в теле!
Вы любите трагедии и все, что терзает сердце? Но я не доверяю вашему псу.
У вас слишком жестокие глаза: слишком похотливо смотрите вы на испытывающих страдания. Не переоделось ли сладострастие
И еще такую притчу даю я вам: многие, желавшие изгнать своего искусителя, превратились в свиней.
Кому целомудрие в тягость, тому не следует советовать его: чтобы не сделалось оно путем в преисподнюю, превратившись в грязь и похотливость души.
Неужели говорю я что-то грязное? А ведь все это — еще не самое дурное.
Познающий неохотно погружается в воду истины не тогда, когда она грязная, а когда она мелкая.
Поистине, есть целомудренные до глубины души: они снисходительны и смеются охотнее и веселее вас.
Они смеются и над целомудрием и спрашивают: «Что такое целомудрие?
Не безумие ли это? Но это безумие само пришло к нам, а не мы к нему.
С радушием приютили мы этого гостя в нашем сердце: теперь живет он у нас, и пусть остается, сколько захочет!»
Так говорил Заратустра.
О друге
«Наедине с самим собой перестаешь быть один — становится на одного больше, а это уже слишком, — думает отшельник. — Все один да один — это в конце концов образует двоих!»
«Я» и «Меня» слишком неумеренны в беседах: как возможно было бы это вынести, если бы не было друга?
Друг для отшельника — это всегда третий, это пробка, препятствующая разговору двоих погружаться вглубь.
Ах, слишком много бездн существует для отшельника. Вот почему так страстно жаждет он друга и высоты его.
Наша вера в других выдает то, во что мы хотели бы верить в нас самих. Наше страстное желание обрести друга является предателем нашим.
И часто с помощью любви хотят всего лишь перескочить через зависть. И часто нападают и делают себе врага для того, чтобы скрыть собственную уязвимость.
«Будь хотя бы врагом моим!» — говорит истинное почитание, которое не осмеливается просить о дружбе.
Если ты хочешь иметь друга, ты должен вести за него войну; а чтобы вести войну, надо уметь быть врагом.
Врага должен чтить ты в друге своем. Разве можешь ты подойти вплотную к другу своему, не перейдя к нему?
Пусть будет друг твой самым достойным врагом твоим. Будь же ближайшим к сердцу его, противясь ему.
Ты не хочешь перед другом носить одежды? Ты оказываешь честь ему, показываясь таким, каков ты есть на самом деле? Но за это он посылает тебя к черту!
Кто не скрывает себя, вызывает возмущение: у вас достаточно оснований бояться наготы! Будь вы богами, вы бы стыдились одежд своих!
Не старайся приукрашивать себя для друга: ибо стрелой и стремлением к Сверхчеловеку должен ты быть для него.
Смотрел ли ты на друга, когда спит он, чтобы увидеть, каков он тогда? Что такое лицо друга твоего? Это — твой собственный лик, но отраженный в грубом и несовершенном зеркале.
Видел ли ты друга своего спящим? Не испугался ли ты его вида? О да, человек есть нечто, что должно преодолеть.