Так навсегда!
Шрифт:
— Не-а, — разочарованно протянул пионер Барабанов, когда мы уже за полночь возвратились в палату. — А мне не понравилось.
— Да ладно тебе, — сказали мы ему. — Нормально. Главное, что запрещенное!
— Вот, — сказал Барабанов и полез под кровать за чемоданом. Потом вытащил его и раскрыл. На крышке мы увидели фотографию длинноволосого очкарика с несколько печальным взором.
— Это брата чемодан… А вот это — самый лучший из всех. Джон леннОн. Его убили, потому что он был за рабочих…
«Да-а, — подумалось мне. — Нелегкая жизнь в этом шоу-бизнесе. Те разбились, этого расстреляли… и этого лохматого тоже, выходит…» Я еще раз посмотрел на очкарика. И запомнил фамилию. «леннОн, стало быть… надо будет узнать…
А в поезде обратно девки раздавали всем свои красивые тетрадочки с разными вопросами. Вернее, не всем, конечно. Только победителям, кто в футбол играл. Ну, это понятно, женщинам такие и нужны. Тут, как гласит народная поговорка: «За что мы любим футбол? За то, что после футбола», — само собой. И про любимую песню написал честно: «Владимир Высоцкий, Вершина». Тут в точку — «И только немного завидуешь тем, Другим, у которых вершина еще впереди». Победители, что с нас взять! Первое золото!
Иванов
Ах, как мы выросли в то лето — как же мы выросли! Весной в свободную продажу поступили хоть и пошитые отечественными сапожниками — но почти настоящие кроссовки «Адидас». Лицензионные! Тасик элегантно щеголял в них по окрестностям, хотя ему и так любая бы дала. В футбол в них не играл, переобувался, но еще бы: тридцать семь рублей пятьдесят копеек пара! Да настоящий кожаный футбольный мяч стоил двадцать. Так я упрашивал мать купить мне их… Дорого, конечно, но так хочется напялить эти заветные три полоски!
Но мать со свойственной ей прозорливостью сказала:
— Ну куда тебе они сейчас? В лагерь поедешь — обязательно ук.. то есть я хотела сказать — ведь потеряешь же наверняка…
Ну да, я такой. Доверчивый. У меня в первом классе ластик был импортный, с запахом. Прямо до головокружения пахнул какой-то цветочной химией… так я его в первый же день и потерял. А еще через перемену один мальчик его нашел. Или сам ластик — нашелся. Но я так и был уверен, что я свой ластик потерял, а тот мальчик — нашел. Или ему прямо во время урока точной такой же, даже кем-то с уголка так же уже надкусанный, купили и принесли.
— …потеряешь наверняка! Да и потом…
И оказалась в тысячный раз права. В лагерь я поехал в кедах тридцать девятого размера на шерстяной носок. А первое золото завоевывал, уже изрядно поджимая под себя пальцы ног, так что в пятый класс отправился в размере сорок первом.
А больше всех вырос мой коллега по работе в борцовской паре Дмитрий Пикчерский, который преодолел сначала отметку сорок четыре, затем сорок семь, а потом и уверенно потеснил кое-кого из ветеранов весовой категории «до пятидесяти килограммов». Таким образом, наш творческий союз с ним распадался, но с другой стороны — мы теперь не были конкурентами за место в «основе». Также Дмитрий извлек из своего нового имиджа еще один несомненный дивиденд.
Как-то перед тренировкой, когда мы весело трепались на улице о всяких пустяках, Дмитрий приобрел вдруг необычайно сосредоточенный вид и скрылся за кирпичным углом здания. Спустя несколько мгновений оттуда донесся хорошо всем нам знакомый позывной — но теперь поданный обретшим изрядные басовые нотки голосом Пикчерского: «Слышь! Иди-ка сюда, борец!» А еще через пару секунд я увидел и собственно борца, а именно — Леонида Беспородова, трепещущего в стальном зажиме Дмитрия.
Собственно, Пикчерский и меня приглашал поучаствовать в подаче холодного блюда — но я не пошел. Во-первых, все-таки двое на одного… да и не зря потом, уже на излете и закате карьеры, Дмитрий Владимирович Серпорезюк подчас упрекал меня в излишней толерантности и веротерпимости по отношению к сопернику. «Ты зачем с ним перед схваткой сидел… (разговаривал, скажем так. — Прим. авт.)? Сначала борьба — а (разговоры) потом!» Мудро сказано. Но мне все
А еще от нас на остановку — идти мимо пятиэтажки. Можно обойти, но неохота же каждый раз обходить… а в первом подъезде пятиэтажки жила полусумасшедшая бабка-дворничиха, которая всегда мела улицу и всегда кидалась к тебе с каким-то разговором. А я стою, слушаю… ну, так положено же, нам так в школе разъясняли: если старший тебе что-то говорит, то культурный, воспитанный подросток обязан выслушать, хотя бы тезисно.
А в последнем подъезде жил противный рыжий пацан, года на два старше. Он улицу не мел, но тоже любил домогнуться со всякой ерундой… в общем, на автобус приходилось выходить, минут десять про запас закладывать — пока с дворничихой, пока с рыжим. То есть накопились к нему вопросы, и очень я желал скорее подрасти, и секцию самбо посещал, имея в виду и рыжего этого тоже. А когда наконец подрос — как-то подостыл. А может, рыжий этот перестал мне так часто встречаться. То идешь — прям вылетает навстречу, как будто специально ждет, а теперь — как и не было никакого рыжего вовсе. А бабка сумасшедшая — умерла…
Вот учат, учат, наставляют: «Нехорошо, нельзя большим обижать маленьких!» А ведь это не просто какая-то абстрактная, выдуманная мораль, а вполне конкретная, выстраданная модель поведения. Причем наставляемому же на прямую выгоду и пользу. Потому что маленький однажды вырастет, подойдет к тебе и без лишних прелюдий возьмет в стальные клещи. А потом еще и наподдаст на дорожку. А ты-то уже такой и останешься.
А мы растем и растем! Уже второй сезон, раз не сдался, прошел через первые занятия и первые поражения, такие горькие, значит, возможно, выйдет из тебя толк. А победы уже считаешь — не сколько их есть, а сколько их теперь осталось до разряда. И после каждого занятия мы с Пикчерским стоим у прикнопленного возле тренерской комнаты плакатика и внимательно изучаем, хотя, конечно, знаем его содержание наизусть: «Второй юношеский — десять побед над новичками». И Хрящиков подходит, и, можно сказать, как у равных… ну, почти как у равных… деловито так осведомляется: «Ну что там, сколько вам до разряда осталось? По одной? Ну давай, давай — завтра как раз борьба!» И по своей доброй привычке сжимает тебе сзади шею своими железными пальцами, но ты уже не просительно морщишься и гнешься, а предъявляешь ему в ответ нечто вроде контрприемчика… Да вся жизнь, Кость, — борьба.
Точно — завтра же соревнования! Нам же с Пикчерским уже доверяют нарисовать мелом круг «ковра», и мы сосредоточенно ползаем по матам, чертя «по-борцовски», с помощью пояса, который используется как радиус циркуля. И не просто борьба, не обычный «открытый ковер», где новички по швейцарской системе набирают очки над себе подобными. А товарищеский матч с другой спортшколой, заявлены лучшие, от мала до велика, от «мухача» до супертяжа. И мы с Пикчерским — в основном составе. Ну, во многом, разумеется, еще авансом — но в чем-то уже и вполне заслуженной «зарплатой» и кредитной историей!
И вот — торжественный миг настал. После общего построения и теплых приветственных слов в зале остались легковесные, а мы вернулись в хитросплетение нашей бомбоубежищной раздевалки. Там еще немножко, как положено, поразмялись и «потянулись», а потом Хрящиков, узнавший будущего соперника Пикчерского, принялся выстраивать тому тактику на предстоящий поединок. «Он в ноги любит проходить… тем более он пониже тебя. (Ха-ха, «пониже»! Да Пикчерский так вымахал, что ощутить себя «повыше» мог, пожалуй, только представитель самой заключительной категории «свыше», да и то с рядом оговорок. — Прим. авт.) Так что ноги береги, следи внимательно. На дистанции старайся держать, тебе руки позволят. И раскачивай его почаще, раздергивай…» Я же, немного послушав слова старшего товарища, был сражен приступом предстартового волнения и отлучился по малой нужде в самый наш дальний закуток.