Так называемая личная жизнь
Шрифт:
– А какая квартира?
– А зачем вам?
– Спросил - значит, хочу знать.
– Четырнадцатая.
– Ладно, до свидания, - сказал Лопатин и захлопнул дверцу.
Когда, получив все, что полагалось, на продпункте, они с опозданием на пятнадцать минут подъехали к студии, водитель сказал, что подполковник велел узнать у Лопатина, до какого часа он будет здесь.
– До семи. А что?
Водитель объяснил, что подполковник хотел заехать сегодня завезти билет на ашхабадский поезд и проститься, потому что сам уезжает сегодня в командировку во
– Передайте, что до семи наверняка буду, - сказал Лопатин и, вылезая, прихватил с собой вещевой мешок с продуктами.
– А вы оставили бы мешок, товарищ майор. Подполковник сказал, чтоб, если захотите, я отвез на квартиру.
– Спасибо, раз так.
– Лопатин бросил мешок обратно в машину.
* * *
Работа была в самом разгаре, когда в монтажную вошел Губер.
– Во-первых, билет, - сказал он, поздоровавшись с режиссером и Лопатиным.
– А во-вторых, кажется, будем прощаться?
– сказал Лопатин, засовывая билет в карман гимнастерки.
– Пока еще нет, - сказал Губер.
– Виноват, но приказано оторвать вас от работы.
– Кем это приказано?
– сердито спросил режиссер.
– Позвонили от товарища Юсупова. Просили привезти Василия Николаевича к нему в ЦК.
– Ну уж тут сам бог велел, - развел руками режиссер.
– Поезжайте, а я без вас пока сметаю дальше на живую нитку. Потом вместе посмотрим. Никогда с ним не встречались?
– Никогда.
– Поезжайте, вам будет интересно. Жаль только, заранее не знали, по-другому бы работу построили. Ладно, что делать! Делать было действительно нечего, оставалось ехать.
– Зачем это он меня вдруг вызвал?
– спросил Лопатин, когда они с Губером сели в машину.
– Раз вызвал, значит, понадобились ему. Мне приказали, чтоб сам вас в ЦК доставил. Ничего не имеете против?
– Не сердитесь на меня за тот разговор по телефону, ладно?
– сказал Лопатин.
– За тот разговор не сержусь. А что про свой орден не сообщили, сочли меня мелким человеком, - обижен, не скрою. Если б сказали, хотя и скромно, обмыли бы у меня дома. Все же в одной газете работаем.
– И за это. Не прав перед вами. А откуда вы узнали?
– Оттуда же, откуда и всегда. От редактора. К вашему сведению, когда кто-нибудь в редакции орден получает, он всем прочим дает по телеграмме, чтобы знали, завидовали и старались. Нате вчерашнюю газету, самолетом пришла. Посмертная корреспонденция Хохлачева напечатана.
Лопатин взял газету и увидел на четвертой полосе напечатанную подвалом корреспонденцию, о которой шла речь. Значит, Хохлачев еще раньше, до гибели, летал на штурмовку и, уже написав корреспонденцию, полетел еще раз... Фамилия была в рамке, но о смерти - как погиб - ничего не было. Слишком много людей каждый день умирает на фронте - если про всех печатать, заняло бы все четыре полосы. И для своего не стали делать исключения. Правильно, конечно. Только под корреспонденцией поставили дату, когда была написана, и пометку: "Задержана доставкой".
– Машина за вами придет второго, в десять ровно, - сказал Губер. Билет у вас. Место верхнее.
– А вы много ездили по этой дороге?
– спросил Лопатин.
– Ездил, по не так много. Округ-то необъятный - целая страна.
– А зачем теперь во Фрунзе?
– В пехотное училище. Первого будет выпуск, приказано дать заметку. Ваше дело - воевать, наше - ковать кадры, - усмехнулся Губер.
Они вышли у здания ЦК; Губер довел Лопатина до дверей и остановился:
– Пропуска вам не надо, пропустят по документу. Обратно на киностудию доставят. А я откланяюсь. Иначе на поезд не успею.
– Значит, Новый год - во Фрунзе, без семьи?
– спросил Лопатин.
– Выходит, так. Но, откровенно говоря, жена не против этой командировки. Есть от нее задание - по дороге во Фрунзе на станции Мерке, пока поезд стоит, сахару для ребят купить. Там сахаром торгуют, и сравнительно дешево. Можно было бы сменять, говорят, за вещи больше сахару получишь, чем за деньги, но форма этого не позволяет! Жена здесь продала отрез на шинель и сапоги на толкучке и с собой деньги дала. У меня ведь кроме того сына, о котором рассказывал, еще двое - трех и двух лет. Не говорил вам?
– Не говорили.
– Первая жена умерла, а на второй поздно женился, под самую войну.
* * *
Кабинет, в который вошел Лопатин, был похож на другие такие кабинеты, где ему приходилось бывать во время довоенных поездок. Только больше, чем обычно, стояло телефонов и на письменном столе, и на длинном, для заседаний.
У дальнего конца этого очень длинного стола сидели два человека. Когда Лопатин вошел, они поднялись ему навстречу. Оба были в полувоенном. Один, бритоголовый, невысокий, но из-за неимоверной ширины в плечах и тяжести всей фигуры казавшийся все равно огромным, был узбек, второй, в роговых очках, русский.
– Здравствуйте, товарищ Лопатин, - сказал узбек, сделав несколько шагов навстречу Лопатину, и обеими своими тяжелыми, очень большими руками потряс его руку и отпустил.
Русский, в очках, выступив из-за спины Юсупова, коротко и крепко тряхнул руку Лопатина и назвал свою фамилию, имя и отчество. Фамилии Лопатин не расслышал, а имя-отчество запомнил: Сергей Андреевич.
– Садитесь.
Юсупов сделал округлый жест рукой. Фигура и лицо у него были тяжелые, мощные, а движения легкие, округлые.
Лопатин присел к столу, на котором кроме телефонов стоял поднос с чайником и несколькими пиалами.
– Будем пить чай, - сказал Юсупов и, взяв чайник и пиалу, потонувшую в его огромной руке, налил в нее немножко чая, открыв крышку чайника, вылил чай обратно, еще раз налил и еще раз вылил обратно и только на третий раз, палив пиалу до половины, поставил перед Лопатиным.
Он делал все это традиционно неторопливо, словно сидел с гостями в узбекской чайхане. После Лопатина налил русскому в очках, Сергею Андреевичу, и последним - себе.