Так умирают короли
Шрифт:
— Ну конечно! — Его прежняя жизнь уже не казалась ему такой уж невыносимой.
Я покачал головой.
— Что такое? — обеспокоился Павел.
— С этим сложности. Можем не успеть.
Его лицо пошло пятнами.
— Давайте попробуем прорваться в прошлое, — предложил я, — где вы были стрельцом.
— Что за времена? — уточнил император.
— Эпоха Петра Первого. Он еще совсем юн. И все реформы — впереди.
— Я там — стрелец?
— Да. Мы проверяли, сведения точные.
— А вы?
—
— Вы там кто? Вы ведь будете со мной?
— Конечно, — успокоил я его. — Но про меня сведений никаких. Не успели навести справки.
Шум за стеной нарастал.
— Принимайте решение, ваше величество! — поторопил я. — Иначе будет поздно!
— В прошлое! — решился император. — В стрельцы!
Он забирался в глубь веков, надеясь там укрыться от всех невзгод.
Я с готовностью кивнул и хлопнул в ладоши. Появился наш гипнотизер, но сейчас его невозможно было узнать: накладная борода и грим сделали свое дело.
— Вот! — сказал я императору. — Этот человек проводит нас во «временной коридор». Сначала — вас, потом меня.
Павел с надеждой воззрился на нашего спасителя. Прошло всего несколько минут, и император впал в состояние, очень похожее на сон. Гипнотизер распрямился над царским ложем и удовлетворенно произнес:
— Готово!
Тотчас же появился Демин, Светлана и множество других людей. Светлана обняла меня и счастливо засмеялась.
— Послушай! — сказала она. — Такого я еще не видела!
Невменяемого императора переложили на носилки и понесли прочь.
— Может, хватит? — смеясь, спросила Светлана. — У него и без того впечатлений выше крыши.
— Нет! — твердо сказал я. — Все отснимем, как намечали.
Виктора уже перенесли в соседний павильон.
— М-да, — сказал я, оглядываясь по сторонам. — Он немало удивится, я думаю.
А гримеры уже тянули меня к зеркалу.
— Побольше краски, — попросил я. — Все должно выглядеть эффектно.
Через некоторое время я выглядел так, будто только что надо мной учинили допрос в застенках гестапо. Лицо было в кровавой раскраске, и даже белая рубашка навыпуск, в которую меня облачили, была сильно орошена «кровью».
— Бедненький! — с непередаваемой печалью произнесла Светлана и погладила меня по голове.
— Не плачь, Ярославна! — приободрил я ее. — Прорвемся. Вот только Виктора жаль. Для него все так хорошо начиналось.
Герой передачи сейчас выглядел не лучше меня. Ему наложили фальшивые рубцы, а на левой руке так вообще была рваная рана. Она смотрелась очень живописно.
— Ужасно! — выдохнула Светлана, увидев эту картину.
— Нормально, — оценил я. — Мне нравится.
Примчался гипнотизер. Он уже был загримирован.
Виктора уложили на пол и приковали цепью к стене. То же самое проделали и со мной. Несколько человек в «окровавленных» одеждах вповалку упали
— Что, Козьма, плохо? — спросил я его тихим голосом истерзанного в пытках человека.
Он недоверчиво посмотрел на меня.
— Сущие звери, — доложил я ему. — Пятьдесят плетей! Думал, помру. Уже распрощался с тобой, Козьма.
Он придвинулся ко мне и спросил горячим шепотом:
— Что происходит? Где мы?
— В петровских застенках. Меня зовут Викулой, вас Козьмой. Не пытайтесь им ничего объяснять, иначе объявят колдуном и сожгут на костре.
Лицо моего Козьмы потемнело.
— Мы с вами стрельцы, — докладывал я обстановку. — Приняли участие в стрелецком бунте, который подавлен Петром.
Он вряд ли хорошо учился в школе, но картина Василия Ивановича Сурикова «Утро стрелецкой каз ни» наверняка была ему знакома. По крайней мере, в его глазах я увидел предчувствие близкой развязки.
— Что с нами будет? — на всякий случай спросил он.
Я ответил Козьме красноречиво печальным взглядом.
— Как же так? — вскинулся он, и снова звякнули оковы.
— До этого все было нормально, — объяснил я. — Мы жили — не тужили… Э-эх, жизнь стрелецкая…
Красноречивый вздох.
— И так нехорошо все заканчивается.
— Неужели нельзя ничего изменить? Я продемонстрировал ему свои оковы:
— Как от этого избавиться?
— Но за что? — совсем запечалился он. — Мы даже ничего не успели сделать!
— Мы участвовали в стрелецком бунте.
— Я ни в чем не участвовал!
Я строго посмотрел на Козьму, и он тотчас затих.
— Раньше-то, чай, лучше было? — примирительно сказал я.
— Раньше — это когда?
— Ну, не раньше, — поправился я. — Позже… Или все-таки раньше… Ну, когда вы были Павлом Первым.
Он вздохнул. Сказал:
— И там ничего хорошего. Просто жуть!
Его можно было понять. Дважды изменить судьбу, и оба раза неудачно.
— Я назад хочу, — неожиданно сказал он.
— Куда именно?
— В Москву, в свою прежнюю жизнь, к Вере.