Такая долгая жизнь
Шрифт:
— А вон за теми буграми. Танки… Выползут то в одном месте, то в другом… Стрельнут — и снова за бугор. Он, гад, знает, где мы стоим, и целится заранее. А мы не знаем, откуда он выползет. Вот и получается хреновина! Правда, два танка мы все-таки сожгли. Видите, вон чернеют?..
— А я думал, это стога сена.
— Сено… — усмехнулся майор. — Только железное…
Трофимыч и Дудка вернулись на станцию. Тут же на старом, облезлом диване в своем «кабинете», как именовалась небольшая рабочая комната начальника товарной станции, Иван Григорьевич заснул.
Проснулся
Наступило 16 октября.
В 11 часов дня вдруг загудели заводы.
Первым загудел металлургический завод. Басовитый его рев летел над рабочими поселками — Касперовкой, Скараманговкой, над Стахановским городком, стлался над притихшим, холодно поблескивающим на солнце морем.
Оба кожевенных завода завыли следом — протяжно и натужно.
Сотрясая воздух, подал свой голос котельный завод.
Жалобно заверещали маневровые паровозики в порту и на железнодорожной станции.
Гудки выли долго и страшно, во всю силу своих легких, как бы прощаясь с миром. От их мощного гула звенел воздух. Этот тревожный звон был похож на набат, который не раз оглашал просторы Руси во время народных бедствий.
На улицы рабочих поселков выходили, выбегали, выскакивали люди. Весть о том, что сейчас будут взрывать заводы, мигом разнеслась повсюду.
Все уже знали, чувствовали, ждали… и все-таки, когда раздался первый удар, подобно удару грома, и вверх взметнулось черно-красное пламя из нефтехранилища близ металлургического завода, толпа на Амвросиевской ахнула и подалась назад. Тотчас же раздался взрыв в главной конторе. Из окон многоэтажного здания тоже повалил дым: языки пламени, облизывая оконные рамы, выползали наружу.
Взрывы стали следовать один за другим, и их очередность установить теперь было невозможно.
С железным стоном рушились пролеты цехов. Тяжелые рубчатые стропила, как жердочки, сыпались с высоких крыш наземь.
В новотрубном цехе тол рвал фундаменты пильгерстанов, электромоторы, нагревательные печи. Взрывы эти хорошо были слышны в Стахановском городке.
Люди на прилегающих к заводу улицах кричали в горе, размахивали руками, но их крики тонули в грохоте взрывов и рушившихся зданий.
Некоторые стояли молча и как бы спокойно, и только слезы на их щеках были красноречивее слов и жестов.
Ясный осенний день мерк, ясное синее небо постепенно становилось пасмурным, дымным, угарным.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Из Перемышля Михаил Путивцев выехал в ночь на двадцать второе. В пути поезд разбомбило. На попутной машине он добрался до ближайшего города, по дороге встретил на марше 12-ю танковую дивизию 8-го мехкорпуса Рябышева. Пытался пристать к этой дивизии, но комиссар, посмотрев документы, как бы даже пристыдил его:
— Предписание, подписанное корпусным комиссаром Шатлыгиным, я отменить не могу. Езжайте в Москву. Приказ для
В полосе фронта движение поездов было нарушено. В первую очередь на запад пропускали воинские составы, а в тыл шли эшелоны с ранеными. С одним из таких эшелонов Путивцеву посчастливилось добраться до Москвы.
В ЦК ВКП(б) Путивцеву сказали, что Шатлыгин теперь работает в Главном политическом управлении Красной Армии.
Михаил с площади Ногина отправился на улице Фрунзе.
Выйдя в приемную и увидев Путивцева, Шатлыгин пригласил его в кабинет. В кабинете сидел полковой комиссар. Чтобы не мешать разговору, Михаил присел на уголок дивана у стены. Из разговора он понял, что полковой комиссар — с фронта. Дивизия его под Минском понесла большие потери, погиб почти весь командный состав. Остатки дивизии комиссар вывел из окружения, но знамя в бою было утеряно, и дивизия подлежала расформированию. Полковой комиссар просил Шатлыгина помочь сохранить дивизию, ее номер, но Шатлыгин уже знал, что этот вопрос решен «наверху» окончательно, и предложил полковому комиссару остаться при ГлавПУРе.
Полковой комиссар настаивал, чтобы его послали в действующую армию.
Когда Шатлыгин и Путивцев остались вдвоем, Михаил встал, вытянулся по стойке «смирно».
— Садись, — сказал Шатлыгин. — Небось тоже будешь на фронт проситься?..
— Я был бы уже на фронте, Валерий Валентинович, да никто не решился отменить ваше предписание.
— Ну вот и хорошо, что не решился…
— Чего же хорошего?.. Немцы в Минске, а я сижу в Москве на мягком диване…
— Ты на что намекаешь? — прищурился Шатлыгин.
Михаил смутился:
— Вы не так меня поняли, вы — другое дело…
— Почему же это — другое?..
— Разве вы сами не понимаете?
— Не понимаю… А что касается Минска, то в восемнадцатом году нам еще хуже было…
— Да, но?..
— Никаких «но»!.. Поговорим об этом после войны…
И эти слова «поговорим об этом после войны» сразу как-то успокоили Михаила. «Значит, дела наши не так плохи, как кажутся».
— У меня для тебя есть работа, — сказал Шатлыгин. — ГлавПУР решил создать фотогазету. Корреспонденты центральных газет привозят много снимков с фронта. Интересных снимков, рассказывающих о боевых делах наших воинов. Только малая толика этих снимков попадает в печать. Вот мы и решили создать фотогазету — «Фронтовую иллюстрацию». Ты возглавишь ее…
— Валерий Валентинович, я готов пойти на любую должность, но только в армию…
— Плохо ты знаешь армию и плохо представляешь себе, что придется делать.
— Но ведь я не фотограф, я ничего не понимаю в фотографии…
— А тебе и не надо быть фотографом. У тебя будут фотокорреспонденты.
— Так зачем же тогда нужен я?
— Фотографии будут идти с текстом. Я слышал тебя не раз. Читал твои статьи. Так что будешь как раз на месте.
— Нет, Валерий Валентинович, я не могу, — стоял на своем Путивцев.