Такая долгая жизнь
Шрифт:
Кому можно довериться? Больше других ему нравился Степан. Степан Степанов. Был он родом из Донбасса, работал забойщиком. Вид у него самый неказистый, лицо простое, курносое. Нос так вздернут, что, как говорил Зуев, другой «транспортник», глянешь — и видно, что в голове делается. Шуточки эти Степан воспринимал спокойно.
— Верно, — говорил он. — Посмотришь и сразу видишь — умный человек. А вот если в твою башку заглянуть, так там — пусто. Слышишь, даже звенит! — Степан легонько похлопывал Зуева по голове. Звук действительно получался как в бочку…
Зуев тоже был
Работа была тяжелой, для подростка непосильной: мешки с цементом по семьдесят пять килограммов, ящики тоже тяжеленные — взвалишь на спину, ноги подкашиваются. Разгружать вагоны с древесными чурками для газогенераторных автомобилей тоже не мед. Помахаешь целый день вилами — вечером ни рук, ни ног не чувствуешь.
Во всяком деле нужна сноровка и, конечно, сила для такой работы. А откуда сила? В пятнадцать лет, да с баланды?
Работать приходилось, как всем, без скидок на возраст. Был в бригаде один Рыжий, в блатной кепочке. Советскую власть ненавидел. Все время шпынял Володю:
— Пацан? Ну и что же? А баланды жрет столько же, сколько и я… Пусть работает. Немцы научат всех работать…
Степан не выдержал. Были они тогда втроем в вагоне. Подошел к Рыжему вплотную, надвинул кепочку на глаза:
— А ну закрой хайло!.. Любишь немцев, люби!.. Люби молча! Понял?..
— Ты что? Ты что? Та хто их любит? Тоже сволочи!.. За людей нас не считают…
Рыжий поправил кепочку и улыбнулся жалко и злобно.
После этого случая Володя стал тянуться к Степану. Но никакой «мягкости» по отношению к себе он не чувствовал. Идут в колонне утром, спать хочется. Если идешь не с краю, можно немного вздремнуть. Ноги свое делают машинально: раз-два, раз-два… Слева от тебя плечо, справа — плечо, сзади на пятки наступают, впереди — спина или затылок, в зависимости от роста впереди идущего. Не потеряешься. Но, конечно, в дремоте иногда сбиваешься с шага, тыкаешься куда-то.
— Чего тычешься, как теля в цицку, — беззлобно бормочет Степан.
Идешь какое-то время в ногу, а потом снова…
К сорок третьему году из Барта на «Мариене» стали приходить на платформах с нервюрами деревянные, грубо сколоченные, неокрашенные гробы. Крематорий в Барте был слабосильным. Крематорий в Ростоке был мощным. Трупы из Барта приходили в Росток. «Транспортники» перегружали их на «бюссинг» — огромный грузовик с прицепом.
В крематории работала другая команда. Там трупы вынимали из гробов, сжигали, а «тара» — гробы — тем же путем на платформах по железной дороге возвращались в Барт, за новым «грузом».
На этой работе Володя проработал почти два месяца вместе со Степаном.
Когда Володя в первый раз взялся за гроб, ему стало не по себе.
— Не бойся, — сказал Степан. — Мертвых бояться не надо. Мертвые плохого
Человек привыкает ко всему. Привык и Володя к этой работе: гробы были относительно легкими — сухое дерево, а внутри кости, обтянутые кожей.
Давно хотелось Володе рассказать Степану о себе, об отце, о дяде Пантелее, о Митьке, о Коле Бандуристове. Обо всех родных, кем он гордится, кто воевал, был на фронте.
«А Степан был на фронте?» Володя решился, спросил.
— Был.
— И как же?.. Как же вы очутились здесь? Попали в плен?
— Долгая история, хлопчик… Конечно, попал в плен… Был контужен, еще в июле сорок первого… Потом бежал. Пробрался на родину, в Донбасс, к жинке, к доне… А тут меня и сцапали во второй раз и сюда…
— Бежать надо, дядя Степан…
— Бежать?.. Это верно. Но бежать надо не на виселицу… Как те, трое… Присмотреться надо. А пока, Вовчик, будем бедовать… да работать так, чтобы немцам проку от этого мало было… Лангсам, лангсам… [50]
50
Медленно, потихоньку (нем.).
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В Лондоне Юрий Васильевич Топольков занимался прессой так же, как в свое время в Берлине.
С первых же дней своего приезда в Лондон Юрий Васильевич восстановил все старые знакомства. И, конечно, с Чарльзом Стронгом. Стронг теперь носил военную форму и, к удивлению Юрия Васильевича, имел довольно высокое воинское звание — майора. Военная форма шла ему. Стронг был худощав, высокого роста. Выглядел он, правда, усталым. На вопрос, в каких войсках Стронг служит, тот ответил что-то маловразумительное. Наш военный атташе немного просветил Тополькова относительно характера работы бывшего журналиста.
В Стронге произошли заметные перемены в его отношении к жизни, к политике. Чарльз совсем не был похож на человека, который когда-то на вопрос: «Что ты делал, когда немцы напали на Польшу?» — ответил: «Играл в крокет…» Этот ответ запомнился Тополькову.
Для крокета у Стронга теперь не было времени. Он мало мог его выкраивать и для Тополькова, хотя встречался с ним всегда охотно.
И раньше в письмах Стронг был довольно откровенен, особенно в оценке тех или иных военных и политических событий. Но то были письма. Топольков не видел лица Стронга. Теперь они могли встречаться и говорить с глазу на глаз.
Топольков не пропускал ни одной пресс-конференции, которую давал хотя бы мало-мальски заметный политический деятель Англии.
В декабре сорок первого года, вернувшись из Америки, Черчилль принял журналистов союзных и нейтральных стран, аккредитованных в Лондоне.
Черчилля Юрий Васильевич не видел с тридцать восьмого года. Внешне он мало изменился: гора мяса. Однако в подвижности ему нельзя было отказать. Те же маленькие живые глаза, неизменная сигара, которую он не вынимал изо рта даже во время разговора.