Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Право, затрудняюсь сказать что-либо определенное, — ответил Черчилль.
— Но как же так?! — не мог сдержать своего возмущения советский посол.
— Мы, англичане, смогли бы выделить сейчас для ламаншской операции 12—15 дивизий, а американцы?.. Пока у американцев на берегу Ла-Манша только одна дивизия. — Черчилль разжег очередную сигару.
Воспользовавшись паузой, посол спросил:
— Как — одна? Вы говорили мне в ноябре, что в Англии находится одна американская дивизия. Неужели с тех пор ничего не прибавилось?
— Так оно и есть… С ноября американцы не
— Не знаю, право, — пожал плечами посол. — Вероятно, тысяч восемнадцать-девятнадцать…
Черчилль неожиданно рассмеялся:
— Верно… Если считать только бойцов… А если считать весь обслуживающий персонал, то пятьдесят тысяч…
— Как пятьдесят тысяч?!
— А вот так!.. Пятьдесят тысяч. Конечно, дивизия не может быть без интендантской службы, транспорта, медицины… Это в порядке вещей… Но в американской дивизии два батальона прачек, один батальон стерилизаторов молока, один батальон портных, один батальон сапожников…
Одним словом, у нас в Африке около полумиллиона войск, а это всего составляет 10—11 дивизий… Мы, англичане, в этом отношении плохи, а американцы еще хуже…
Откровенность английского премьер-министра следовало понимать как попытку как-то сгладить то, несомненно, неприятное впечатление, которое должны были вынести из этой беседы русские. Хотя, как выяснил Топольков у Стронга, Черчилль не преувеличивал, когда говорил о составе американской дивизии, но главной его целью было, пусть даже конфузя своего заокеанского союзника, всю ответственность за оттяжку со вторым фронтом возложить на американцев.
Было ясно, что и в сорок третьем году второго фронта в Европе не будет…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В феврале сорок третьего года все немцы надели на рукава черные повязки. На три дня закрылись все кинотеатры, все увеселительные заведения… Это был траур по 6-й армии Паулюса, погибшей под Сталинградом.
Ни одна немецкая газета не выходила без упоминания этого города на Волге…
Немцы произносили его с ударением на первом слоге: «Сталинград!»
Впервые Германия задумалась о возможной расплате.
Для рабов, томившихся в лагерях, Сталинград как бы разделил войну на две половины: первую, в которой немецкое оружие, казалось, не знало поражений, и вторую, послесталинградскую…
Слово «Сталинград» передавалось от одного к другому, шелестело на устах у русских, французов, поляков, бельгийцев, чехов, голландцев, у всех иностранцев, бывших в Ростоке.
В сердцах рабов, заключенных, рождалась надежда: не гибель ждет нас в лагерях, не гибель!.. Пусть не все доживут… Но те, кто доживет, увидят Победу!
Как-то в марте в погожий день колонна из «Спорт-Паласта» встретилась на улице с колонной русских военнопленных. Немецкий фельдфебель, начальник конвоя, крикнул
— Зинген! Зинген! (Петь! Петь! Запевай…)
Немцам нравились русские песни. И вот послышался молодой, звонкий, чистый голос:
Если завтра война, если завтра в поход, Если темная сила нагрянет, Весь советский народ, как один человек, За свободную Родину встанет…Припев так дружно, так крепко подхватили остальные, что казалось, запело само небо:
На земле, в небесах и на море Наш напев и могуч и суров, Если завтра война, если завтра в поход, Будь сегодня к походу готов…Колонна подобралась. Звонко хлопали о брусчатку деревянные колодки: тах! тах! тах! тах! Будто не тысяча человеческих ног шла по дороге, а шел один — Великан. Так четок и слажен был шаг военнопленных. Изменилось выражение лиц. Глаза горели злостью, непокорностью. Это были уже не рабы, это были бойцы!
У Володи Путивцева от волнения перехватило дыхание. Проглотив ком, подступивший к горлу, он тоже запел. Вся колонна «восточных рабов» пела.
Песня летела над притихшими, острокрышими немецкими домами:
…Полетит самолет, застрочит пулемет, Загрохочут могучие танки, И пехота пойдет, и линкоры пойдут, И помчатся лихие тачанки… На земле, в небесах и на море Наш напев и могуч и суров, Если завтра война, если завтра в поход, Будь сегодня к походу готов…Немцы почуяли: что-то неладно!
— Швайне! Руиг! — заорал немецкий фельдфебель, стараясь перекричать русских.
— Швайген! Хальтен мунд! (Молчать! Заткнуть рот!) — заверещали вахманы. Заплясали над головами гуммы. Солдаты орудовали прикладами, избивая военнопленных. А песня не умолкала. Сразу на всех резиновых дубинок и прикладов не хватало. Так и несли русские песню почти до самого «Мариене».
За проходной колонну разогнали по рабочим местам.
«Транспортники» идут в свою будку — буду, как называли ее немцы. Она сбита из старых деревянных ящиков. Посредине грубо сколоченный стол и лавка у стены. На полу стружки.
Рядом с будкой домик для мастеров немцев. По ту сторону дороги — несколько железнодорожных путей. Туда подают вагоны для разгрузки. Вдоль дороги справа и слева коробки цехов. Меж ними высится несколько железобетонных башен, сделанных на конус. Это убежище для немцев. Если бомба попадет в башню, она соскользнет по наклонной плоскости и разорвется у подножия. Даже крупная бомба не сможет перевернуть такую башню — стена у нее полутораметровой толщины.