Такая долгая жизнь
Шрифт:
Через несколько минут Путивцев и Власенко быстро шли по Камышановской. Власенко рассказывал:
— Утром слышу стук в дверь. Открыл, смотрю — Осиповна, хозяйка, у которой на квартире Клим стоял. Лица на ней нет. Белое как стена. Губы трясутся… «Ну что? Что?» — спрашиваю. А она как заревет в голос: «Убился! Убился!» — «Кто убился?» А когда понял — бегом… А он уже холодный. Маузер на полу валялся. Постель не разобрана. На столе шомпол и пузырек с оружейным маслом…
Власенко не смог дальше говорить — спазма сжала горло.
— Врачи
— Были… Смерть, говорят, наступила мгновенно…
Этот день Михаилу Путивцеву показался бесконечно долгим. Он был в больнице. Говорил с врачами. Потом пошел в завком. Ананьина не видел и не хотел видеть и только на следующее утро, когда узнал, что тот не разрешил хоронить Романова из клуба, немедленно отправился в партком.
Путивцев почти вбежал по ступенькам на второй этаж. Резко распахнул дверь.
Ананьин поднялся ему навстречу:
— Какое несчастье!..
Михаила переполняло только одно чувство — ненависть.
— Ты убил его! — почти крикнул он.
— Ты даешь отчет своим словам?
— Даю.
Черты лица у Ананьина были мягкими. Мягкий, округлый подбородок, щеки с ямочками, покатый высокий лоб. Но когда он злился, лицо резко менялось. Губы сжимались и становились тонкими, злыми. Подбородок чуть оттопыривался, скулы заострялись. На щеках, как тогда в парткоме, выступили красные пятна.
— Ты ответишь на парткоме за эти слова! — угрожающе произнес Ананьин.
— Отвечу!.. Но и ты ответишь за все!
— Присядь. Не будем горячиться. Почему — я его убил? Ты же знаешь: несчастный случай!
— А почему ты запретил хоронить его из клуба? — все так же стоя посреди кабинета, спросил Путивцев.
— Мы ведь его исключили из партии… Он не был больше секретарем парткома… Его должны были судить… Весь завод об этом знает. Нас бы неверно поняли.
— Как ты можешь сейчас так говорить?
Ананьин встал, зачем-то отодвинул в сторону пепельницу. Нервно заходил по кабинету:
— Не повышай голоса! Не забывайся! А хоронить из клуба — значит признать решение парткома об его исключении неправильным.
— А оно и было неправильным.
— Ну, это твое личное мнение… А большинство проголосовало за исключение…
— Решение тогда принимает силу закона, когда оно утверждается вышестоящими партийными организациями, а ты!.. Да что говорить с тобой!..
Михаил круто повернулся, резко рванул дверь на себя. Из парткома Путивцев пошел к директору. Волевач горестно развел руками:
— Вот, батенька, какое несчастье. Не уберегли мы Клима Федоровича.
— Вы согласны с тем, что Романова будут хоронить не из заводского клуба, а из дому? — спросил Михаил. — Ананьин вам говорил об этом?
— Поставил в известность…
— Что значит — поставил в известность? Вы же директор завода!
— А чего, батенька,
Путивцев махнул рукой. «Странный все-таки человек. Случилась тогда авария в цехе — был решительным, твердым, а в общественных вопросах — размазня. Одно слово — спец. Надо в окружком идти…»
Шатлыгин, узнав о случившемся, раньше срока вернулся из санатория. Увидев Путивцева в коридоре, сказал:
— Заходи! Натворили вы тут без меня!
Секретарь окружкома выслушал Путивцева молча. Снял телефонную трубку:
— Соедините меня с металлургическим. Партком, пожалуйста… Сергей Аристархович, здравствуйте. Я хотел узнать, когда состоится гражданская панихида? Так… так… Нет, это не годится. Хоронить будем из клуба. Кто скажет слово прощания? Не решили еще?.. Тогда я скажу. До завтра. — Шатлыгин положил трубку. — Объяснять не надо? — спросил он Путивцева.
— Спасибо.
— За что? — Шатлыгин удивленно поднял седые брови.
Михаил не уходил.
— У тебя еще что-нибудь? — спросил секретарь окружкома.
— Да. Не смогу я работать с Ананьиным и прошу дать мне возможность…
Шатлыгин внимательно посмотрел на Путивцева:
— Ты на первом этаже был?
— Нет еще, — смутившись, ответил Михаил. — Простите.
— Подожди. — Шатлыгин снова взял телефонную трубку. — Комова, пожалуйста. (Комов был секретарем окружкома, окружком комсомола помещался этажом ниже.) Петр Андреевич, здравствуй! Как у тебя?.. Нет, сегодня не приходи. Давай завтра, с утра. А? Ну и отлично… И вот еще что. Мне звонил Зарубин из крайкома. Просил помочь. Нужен им секретарь окружкома комсомола во Владикавказ. Я сказал: подумаем…. У тебя есть кандидатура?.. Так, так… А что ты думаешь о Путивцеве? Да, с металлургического… Справится? Ну и отлично.
Шатлыгин положил трубку и повернулся к Михаилу:
— Поедешь во Владикавказ… Только имей в виду: обстановка там сейчас сложная. В горах появились банды. Так что смотри. Голову сдуру, по молодости, не подставляй.
Когда Путивцев ушел, Шатлыгин пригласил к себе Спишевского. Разговор был тяжелым для обоих.
— Так… так… Ничего вразумительного Романов, значит, сказать вам не мог?..
— Валерий Валентинович, похоже, что вы осуждаете мои действия?! — обиженно воскликнул Спишевский.
— А что ж? Прикажете вас к награде представить?
— Но Ананьин мне говорил…
— При чем здесь Ананьин? Кто от окружкома был на заводе?
— Тарасов.
— Новенький! Да он же не знает обстановки на заводе. Неужели вы не могли послать кого-нибудь из заведующих?
— Все были заняты, Валерий Валентинович.
— А сами вы поехать не могли?
— У меня тоже были неотложные дела.
— Надо было перенести заседание на другой день.
— Не видел оснований для того, чтобы мешкать с разбирательством.