Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Тесть мой тоже верующий, — сказал Михаил. — Без Библии — ни шагу. Да вы знаете…
— Плохо мы свою правду объяснять умеем. Нам бы тоже не мешало свою библию иметь. Чтоб на все случаи жизни. Кратко, ясно и понятно каждому. Учиться всем нам надо, — неожиданно повернул разговор Романов. — Только где времени взять?
— Может, Ананьин прав: надо заниматься только партийной работой, а производством пусть занимаются инженеры? — неуверенно спросил Михаил.
Романов будто ждал этого вопроса и с ходу:
— Волевач стар. И мыслит по-старому.
— Надо, значит, менять директора, — с непосредственностью, свойственной ему, посоветовал Кузьма.
— Ну, поставлю я вопрос перед крайкомом, перед ЦК. Дадут мне другого спеца. Лучше ли? Не знаю. Этот хоть не вредит. А своих, красных командиров производства, мы еще не вырастили. Читал я недавно в «Правде», что Промакадемия сделала первый выпуск — сто человек. А что такое сто человек на нашу страну? Вот и приходится заниматься всем, а в сутках — двадцать четыре часа.
— Тут, за углом, правление нашего колхоза. Зайдем. Дядька Демка должен быть там, — предложил Михаил.
Демьян Путивцев был в правлении. Увидев Михаила, а с ним двух незнакомых, оживился. Еще вчера Максим сказал ему, что должен приехать Михаил и перевезти их в город. «Редеет Солодовка, — с грустью подумал Демьян. — Сначала Михаил. Теперь вот Алексей и Максим… Алексей, говорят, механиком стал. Ему бы самый раз на тракторе. Сказал Михаилу об этом, а тот против: «Несознательный вы, дядя. Заводу тоже нужны люди». Может, и несознательный, а только жаль, что племянники уезжают».
Демьян поднялся навстречу гостям.
— Заходьте, заходьте!.. А вас як величати? — протягивая руку Романову, спросил он. — Як же, як же!.. Чув… Мишка завсегда гарно об вас балакае… А Хоменко у нас тоже е, то не сродственник твий? Ни… Ну, сидайте… Расповидайте, шо там…
— У великому свити робыться, — сверкнув улыбкой, закончил Михаил.
— Расскажите лучше вы. Как живете, как колхоз? — попросил Романов. — Давно я в селе не был.
— Та як?.. Гуртом, кажуть, и батька легше бити. А коли сказати правду, то биднота довольна. А зажиточни, ти, шо сознательни, мовчать. А есть и таки, шо ерепенятся. Давай, мол, мого коня, корову назад.
— Ну и что ж вы им на это?
— Та розъясняю, — уклончиво ответил Демьян. — Год нынче був сухый. Кавунов тилькы богато уродылось. Хочете покуштоваты? — предложил он.
И, не дожидаясь согласия, выкатил из-под стола огромный полосатый арбуз, расстелил старую газету на столе и вонзил складной нож в треснувшее сочное нутро.
Арбуз был медово-сладким. Нежная сахаристая мякоть просто таяла во рту.
— Очень хорош, — похвалил Романов, беря вторую скибку и вытирая тыльной стороной руки липкую от сока бороду.
— От як интересно, — усмехнулся Демьян. — Кому сухота — погибель, а йому — сахар. И дэ тильки вин береться? Земля — солона, а вин солодкий.
— Какая помощь от нас, заводских, требуется? — спросил Романов.
— Два «фордзона»
— Пусть с понедельника приезжает и прямо ко мне, — сказал Романов.
— Добре.
— Много у вас кулаков было? — поинтересовался Клим.
— Та ни. Село наше малэ… Сусекин та Бородачов… А Заозерный то не куркуль. Дурный якись був мужик. Все добро свое спалил тай утик.
— Это я слышал. Михаил вот рассказывал… У вас сегодня, Демьян Петрович, в деревне праздник?
— Та не кажить мне за цей праздник!.. А шо я зроблю? Тяжко с цим дурманом бороться.
Кузьма Хоменко поправил сползшие на нос очки.
— С религией, Демьян Петрович, можно и днем бороться. Вот, к примеру, есть у вас на селе гармошка?
— Ну есть.
— Можете вы дать ее мне часа на два?
— Что ты задумал? — спросил Михаил.
— Ну, дайте гармошку — увидите…
Принесли гармошку. Кузьма растянул мехи, провел пальцами по басам.
— Пошли на площадь.
Михаил не верил в затею Хоменко, но Романов решил по-своему: «Пусть попробует».
На площади было уже не так людно, как утром, но в церкви народу было по-прежнему густо.
На убыль подалась и торговлишка. Почти все, что должно было быть продано, продали. Теперь и торговцы, и покупатели праздно шатались по ярмарке, лузгали семечки. Парни перебрасывались с девицами игривыми словами. Старики кучковались, усевшись на возах, на рогожных подстилках в тени деревьев. Среди мужиков было немало выпивших, но держались пристойно, тихо. Только Пашка-ключник, приблудный, живший в примаках у сорокапятилетней вдовы Аграфены, хватил с утра лишнего, что с ним случалось нередко, и начал было бузотерить. Но скоро угомонился и лежал теперь под акацией, похрапывая.
— Ну, начинай свою агитацию, — скомандовал Романов Кузьме.
— Щас.
Хоменко вышел на середину базарной площади. Огляделся, как бы призывая всех обратить внимание на него, и растянул мехи. Мелодия «Варшавянки», возникшая сначала робко, загремела громче, подкрепляемая басами. За «Варшавянкой» грянули «Мы кузнецы», «Смело, товарищи, в ногу». Из старой гармошки Хоменко старался выжать все, что можно.
Вокруг Кузьмы стали собираться люди. От шума проснулся Пашка-ключник. Поднялся, пошел к музыканту, диковато улыбаясь, блестя пьяными маслеными глазами, работая костлявыми локтями.
— А ну! Пусти… Пусти, тебе говорят!..
Наконец он пробился в центр круга, подбоченился и вдруг… пошел вприсядку, в пляс, с трудом удерживая равновесие, выбрасывая в стороны длинные ноги, вызывая смех толпы.
Кузьма покраснел от неожиданности, от неловкости. «Вприсядку под такую песню?!» Скрипнул еще несколько раз на гармошке и, не зная, что делать, умолк.
— Давай! Давай! — закричал Пашка, дрыгаясь из последних сил, но тут, видно, земля пошла у него перед глазами кругом, и он свалился на бок, в пыль.